Ходжанепес Меляев - Беркуты Каракумов [романы, повести]

Солдаты ехали, видимо, издалека — их мундиры и каски были не зелеными, а серыми от толстого слоя пыля. Гусельников пристроился в густой пыльный шлейф, тянущийся за машинами.

Возле шлагбаума передняя просигналила, а офицер высунул голову и прокричал что-то сердитое замешкавшемуся солдату. Тот поднял шлагбаум. На другом конце моста дежурили сообразительные — они подняли полосатое дышло шлагбаума, не дожидаясь сигнала. Гусельников воспользовался этим и прибавил газу, обгоняя машины. Солдаты из машин кричали вслед, махали руками:

— Лос, лос! Давай, давай!

Гусельников добросовестно последовал совету, вскоре мотоцикл намного оторвался от машин, даже рева моторов их не слышно было.

— Вечереет, — многозначительно произнес Гусельников.

— Да? — непонимающе отозвался Абдулла.

— Вечереет… — неопределенно поддержал Керим.

— Скоро темно будет, а их всего человек пятьдесят — шестьдесят, — продолжал Гусельников.

Керим внезапно понял, загорелся:

— Чесанем из пулеметика, да?

— И гранатками, гранатками, — кивнул Гусельников, — запасец приличный везем. Куда его везти?

— Рубанем фрицев по всем правилам! — ликовал Керим.

— Да уж не к теще на блины заехали, — усмехнулся Гусельников, — пора бы…

Абдулла смотрел на них как на сумасшедших.

— Вы что, в самом деле, ребята? Их — шестьдесят, а нас — трое!

— Они — фрицы, а мы — русские! — с вызовом сказал Керим. — Мы — на своей земле, они — на чужой!

— Молодец, парень, — стукнул его по плечу Гусельников и подмигнул, — правильно котелок варит. Стемнеет скоро, а ночью они в лес нипочем не полезут, так что не дрейфь, Абдулла, не каждый маршрут на штурманской карте рассчитать можно. А к утру мы умотаем, ищи-свищи.

Сабиров потряс головой, пожал плечами и даже руками развел. Гусельников построжел, в голосе появились командирские нотки:

— В общем, перекур кончен, славяне. Выбираем местечко для засады… Да вот она, лощина, лучше не выбрать. Заляжем с той стороны, где подъемник, — и лады.

Вскоре заурчали машины.

— Без команды не начинать! — предупредил Гусельников.

— Поближе подпустим, чтоб — гранатами, — добавил Керим, пристраивая поудобнее снятый с мотоцикла пулемет..

Абдулла смолчал, раскладывая поудобнее гранаты и автоматные рожки.

Садящееся солнце светило низко и со спины, стрелять было удобно, только тени немножко мешали, да ведь не на снайперском же полигоне, для пулемета и автоматов — сойдет, мишень кучная.

Начало было удачным — машины спускались в лощину, когда взорвались первые гранаты. Две из них угодили в наполненный солдатами кузов, одна громыхнула на капоте передней машины. Вторая машина, идущая почти вплотную, пыталась отвернуть, но попала в выбоину и завалилась. Из нее горохом посыпались немцы. Истерические вопли «Рус!.. Партизан!», суматошная пальба — все это продолжалось считанные минуты. Потом немцы опомнились, заняли круговую оборону, деловито застучали и с их стороны пулеметы.

Гусельников отдал приказ отходить, намереваясь улизнуть, пока атакованные не сообразили, что к чему. И тут их ждала первая неудача: мотор мотоцикла был покалечен случайной пулеметной очередью. Пришлось отходить пешком.

Шли до самого рассвета с короткими передышками, стараясь подальше оторваться от места схватки. Они выбились из сил, от жажды потрескались и кровоточили губы, но воды не было ни капли. А Гусельников торопил, не давал передышки, — впереди уже явственно слышалась канонада переднего края.

Вышли на опушку. Дальше тянулось открытое поле. Километрах в двух маячила рощица.

— Доберемся до нее, там и привал, — решил Гусельников. — Обзор оттуда отличный, никто не подберется незамеченным.

— Зато и рощица как бельмо на глазу торчит, у любого подозрение вызовет, — не согласился Абдулла.

— Ерунда! — уверенно сказал Николай. — Кому придет в голову проверять дюжину деревьев, стоящих в открытом поле как на ладони!

— Не мы одни умные, командир.

— Что ж, по-твоему, по лесу крюк давать? Рискнем…

Тучи ворон носились над Торанглы. Они забирали все выше и — выше, их непрерывный грай наводил тоску. Для человека знающего понятно было, что следует ожидать затяжной непогоды. Несколько дней уже небо было затянуто сплошной серой пеленой, до которой никак не могли добраться вороньи стаи, холодный ветер нёс сырой промозглый дух дождя. Не успевало свечереть, как сразу наваливалась тьма, я лишь воронье еще некоторое время продолжало надсадно каркать, пока наконец не успокаивалось на деревьях, и деревья казались покрытыми сажей: сгустки тьмы во тьме.

В поле работали дотемна — торопились убрать высохшие кусты хлопчатника, подготовить поле под новый посев. Преодолевая тупую боль в пояснице, взмахивала тяжелым кетменем и Акгуль. Она ни о чем не думала, настолько одолевала усталость; единственное желание теплилось — услыхать возглас бригадира, объявляющего конец рабочего дня. Тогда можно будет так же отрешенно и бездумно добираться до дома, где ждут старый свекор и маленький сынишка, накормить их и провалиться в беспамятство сна.

С хрустом крошило сухие стебли широкое лезвие кетменя, руки онемели. Акгуль казалось, что не мотыгу, а самое себя поднимает она и ударяет о землю. Но ни на одну секунду не посетила ее мысль, что можно не работать, дать себе хоть кратковременную передышку, — работа была необходима, как дыхание, ибо это была та посильная помощь, которую вносила маленькая туркменская женщина в великое горнило войны, в напряженную борьбу Родины с лютым врагом, и помощь эта приближала миг встречи с человеком, по которому плакало истосковавшееся сердце.

— Эй, бушлук!.. Эй, солдат приехал!.. Эй, бушлук!..

Скакал на ишаке мальчишка, размахивая папахой, кричал во все горло. И женщины приостановили работу, перестали срубать гузапаи, выпрямились — и у каждой замерло дыхание: кому весть? Кому счастье? Кетмени выпали из рук, поле превратилось в сплошное ожидание.

— Бегенч-солдат вернулся!.. Бегенч!..

Одна из женщин качнулась, ловя воздух руками, упала на колени, но тут же вскочила. Ее головной платок зацепился концом за сухой куст хлопчатника. Она не стала отцеплять, рванула его с головы, пренебрегая всеми обычаями, побежала простоволосая.

Через минуту за ней, не сговариваясь, но единым порывом поднятые, побежали все женщины, — Бегенч был первым, кто уходил на фронт. Он и вернулся первым.

Народу собралось столько, что пришлось во дворе расстелить кошмы и циновки, чтобы разместились все, жаждущие услышать военные новости от очевидца. Всего два десятка дворов было в Торанглы, но почти из каждого двора ушел один, а то двое или трое, узнать же об их судьбе желало вчетверо больше людей.