Ходжанепес Меляев - Беркуты Каракумов [романы, повести]

Их потом подняли другие. И грызли сырыми, а Керим видел, что картофелины в крови, подумал, что ему станет дурно, но нет, не замутило, тошнило от голода, а не оттого, что люди грызли испачканную кровью картошку.

Как-то в предрассветной тьме их вывели из бараков, построили. Обычное место Абдуллы оказалось пустым.

— Куда он подевался? — забеспокоился Керим.

Гусельников не ответил, плечом только дернул.

Дроздов сказал:

— Наверно, по ошибке на другое место встал, — но в голосе капитана было такое, что заставило Керима усомниться в правоте его слов.

Больше о Абдулле не заговаривали. А сам он так и не появился.

Пленных привели на железнодорожную станцию, загнали в вагоны. Когда все расселись кто где сумел, Керим позвал вполголоса:

— Капитан!..

Дроздов нашел его впотьмах. Подобрался и догадливый Гусельников. Говорили еле различимым шепотом.

— Дай руку…

— Что за железяка?

— Монтировка шоферская.

— Как рискнул пронести с собой? Ведь нас обыскивали, пристрелили бы на месте!

— Ничего, капитан, туркмена перехитрить трудно.

— Для чего тащил ее?

— Доску в полу вагона отдерем — выпрыгнем на ходу.

— А ты прыгал когда-нибудь?

— Я, Николай, с парашютом прыгал, неужели тут промашку дам. Верно, капитан?

— Верно, сержант. Дай-ка ее сюда.

— Сам отковырну доску.

— Тут умеючи надо за дело браться. Потом поможешь… когда сила потребуется…

Вечером поезд остановился на небольшой станции — паровоз набирал воду.

Гусельников пробрался к зарешеченному окошку. Вцепившись в прутья, жадно вдыхал свежий воздух — тяжел был застоявшийся спертый воздух в вагоне. Подошел старичок железнодорожник, постучал длинным молоточком по бандажу, наклонился, всматриваясь. Выпрямился, посмотрел наверх, встретился глазами с Гусельниковым. Взгляд был испуганным.

Гусельников сообразил, что железнодорожник обнаружил полуоторванную доску, и заговорщицки прижал палец к губам.

Старичок оглянулся воровато вокруг, присел на корточки, написал ручкой молотка на земле слово «вилы» и тут же затер его ногой.

Гусельников сделал непонимающие глаза. Железнодорожник кивком головы указал на хвостовой вагон и пошел дальше постукивать.

— Что там увидел интересного? — осведомился снизу капитан Дроздов. — Дай и нам с Керимом посмотреть.

Гусельников спрыгнул с верхних нар.

— Старичок тут проходил. «Вилы» — написал и на хвост поезда кивнул. Не понимаю, что он хотел этим сказать. При чем тут вилы?

— Поезжай в колхоз — там узнаешь, — иронически ответили из темноты вагона.

Кто-то хихикнул:

— Вилками интеллигенция котлеты кушает!

— Можно и бифштекс с яйцом.

— Ладно, морская душа, если знаешь, то говори, а зубоскалить нечего.

— Скажу, пилот, не постесняюсь. Это такая сволочная штука — крючья стальные под хвостовым вагоном крепятся, дюймов на пять-шесть над шпалами. Если что-нибудь мягкое попадет на них — расшматует в лоскуты.

— Фью!.. А мы прыгать собирались. Вот прыгнули бы!

— Да откуда он знает про вилы, морячок этот сухопутный… На своей шкуре, что ли, пробовал?

— Если бы на своей, с тобою, салага, баланду бы не травил!

Повисло молчание, лишь тяжелое дыхание в вагоне, словно запаленные лошади дышат.

«От всего, кроме смерти, есть свое средство, свой выход, — думал Керим словами Атабек-аги. — Но где выход в данном случае?»

— Надо думать, славяне, — нарушил тишину капитан Дроздов, — надо мозгой шевелить. Насколько известно, везут нас в Германию, на военный завод. Условия работы там не слишком каторжные, но суть в другом: персонал там работает месяц-два от силы. Потом привозят новую рабочую силу.

— А старую — по домам… с выходным пособием?

— Точно. Старая слишком много военных секретов знает, чтобы ее без пособия отпускать. Девять грамм в затылок — и весь разговор. А то, говорят, газ какой-то придумали — еще проще: в бункер загонят, вроде бы баня перед отпуском, газу напустят — и привет вашей бабушке. И так и так смерть впереди. Надо что-то решать.

— А что решать! Прыгать — и все тут!

— На вилы? На крючья?

— Поезд не все время быстро идет, бывают подъемы, там он сбавляет скорость, — высказал свою мысль Керим.

— Ну и что с того?

— А то, что, спрыгнув, можно постараться между колесами в сторону проскочить. Наш вагон идет вторым от паровоза, а «вилы» — на последнем вагоне, не проскочишь сразу, можно на следующем вагоне попытку сделать.

— Голова, однако, наш азиат!

— Не азиат он — цыган!

— Какая разница! Дело говорит!

— Хорошенькое «дело»! Разве все успеют выскочить на одном подъеме?

— Подъем не один, решайте, товарищи, времени нет тянуть резину.

— А кто первым прыгать будет?

— Я буду, салага! Уже у дырки стою!

— И я!

— И я!

— Меня пропустите!

Желающих оказалось много. Капитан Дроздов сказал:

— Морячок первым вызвался, первым и прыгнет. За ним прыгает Гусельников, третьим — инициатор всей этой затеи. Не сдрейфишь, Атабеков?

— Нет!

— Дальше — поочередно. Я выхожу последним. Справа у нас лес, попытаемся сосредоточиться там, чтоб по-тараканьи не расползаться. Все ясно? Ну, давай, моряк, благословись. Удачи тебе!

Из дыры в полу вагона ворвался холодный сквозняковый ветер. Моряк повозился, повис на руках, прыгнул. Поезд шел совсем медленно, морячку должна была сопутствовать удача, если не растеряется.

Гусельников нашарил в темноте Керима, обнял его, поцеловал в колючую щетину небритой бороды, шагнул к пролому. Керим, не задерживаясь, чтобы не растерять мужества, протиснулся за ним.

— До встречи в лесу, — напутствовал капитан Дроздов.

«Неужели это последние слова, которые мне доведется услышать?» — подумал Керим и разжал руки.

Оставшиеся в вагоне напряженно прислушивались, ожидая услышать страшный крик прихваченного крючьями человека. Однако лишь ветер шипел в проломе да постукивали колеса набирающего ход поезда.

— Следующий, — сказал Дроздов.

Следующего почему-то не оказалось, хотя поначалу возле пролома толпилось много желающих.

— Есть следующий? Не тяните!

— Сам прыгай!

— Ладно. Только теперь уже ждите следующего подъема.

— Давай! Ни пуха тебе, капитан…

Голова Дроздова исчезла в проломе.

Встречный поток воздуха швырнул его на шпалы, больно ударил подбородком обо что-то твердое. «Надо было повременить… подъем мал», — мелькнула мысль, и Дроздов сжался, нащупывая ногами опору, чтобы бросить тело в мерцающий просвет между двумя парами рокочущих вагонных колес. Они были совсем близко и мелькали все чаще…

Настали дни, когда люди хоть немного могли передохнуть от колхозных работ. Однако они не радовали ни Атабек-агу, ни Акгуль. Плохое письмо пришло от командования части, где служил Керим. В нем сообщалось, что «сержант Атабеков Керим Батырович продал без вести». Акгуль постоянно держала глаза на мокром месте, а старик ворчал: «Как это „без вести“? Человек не иголка, чтобы потеряться. Иголку и ту хорошая хозяйка находит, а тут — человек».