Михал Хороманьский - Певец тропических островов

— Клянусь богом! Ну что вы на это скажете?..

И сидящий в ложе, своей обивкой напоминающей то купе первого класса, редактор торжествующе поглядел на пожилых сестер, которые отреагировали на его рассказ не столь восторженно, как на рассказ серого поручика, отчего Трумф-Дукевич немного смутился. Однако, заметив утвердительный кивок поручика, представителя "ночной профессии", приободрился.

— Ты меня понимаешь! — воскликнул он. — А вы, господин адвокат? — обратился он к Гроссенбергу. — Для меня, во всяком случае, это было открытием… Да и, наверное, для каждого! Буквой "А" помечать хаты осведомителей! Ну! Как вам это нравится? Власти являются в деревню, и им сразу становится ясно, куда обращаться за информацией, кто тут свой человек. Хитро придумано, черт побери! И надо же, до чего люди слепы, до какой степени лишены чутья! Вся Галиция была испещрена буквами "А", и никто этого не замечал, за исключением… вашего покорного слуги! — Трумфа так и распирало от гордости. — Послушайте дальше! — воскликнул он, помолчав секунду. — Когда Польша обрела независимость, эта система, кажется, еще некоторое время сохранялась на малопольских землях. Но потом началась реорганизация полиции, и всю эту службу ликвидировали. И смотрите почему… Это я не тебе объясняю, — обратился он к поручику, который продолжал одобрительно кивать подбородком. — Так почему же?.. Оказывается, решено было все перестроить на новый лад… оказывается — и это в один голос утверждали оба полицейских комиссара, с которыми я ехал в поезде, — лучший осведомитель тот, который сам об этом не подозревает. Осведомитель-глупец, вот так-то!.. Платный, знающий свои обязанности агент непременно либо что-нибудь от себя добавит, чтобы угодить начальству, либо — от избытка рвения — перепутает, или же, наконец, кому-нибудь проболтается и выдаст себя. Самую же ценную информацию поставляет тот, кто понятия не имеет, что он агент. Подцепят на крючок какого-нибудь болтуна, поднесут ему рюмочку, поговорят по-приятельски о том о сем — только и всего. Так оно и дешевле, и эффективнее. Простофиля распустит язык, а сам ни сном ни духом не ведает, что уже завербован в агенты тайной сыскной или какой другой службы… Все это мне вспомнилось, — снова обратился он к серому господину, — когда ты рассказывал про своего хозяина, бис, бис!.. Больше всего проку от несведущих наивных глупцов… Вот оно как!.. Эй! А там-то что происходит? — У редактора внезапно изменился тон, и он, как-то нервно икнув, кинул быстрый взгляд через плечо в глубину зала. Оттуда, со стороны буфетной стойки, перекрывая исторгаемые джаз-бандом звуки, доносился все усиливающийся шум.

— Я ска-зал… прочь руки! — кричал мужской голос.

Две или три пары перестали танцевать; там и сям головы над обнаженными плечами и крахмальными манишками с удивлением на лицах поворачивались в сторону бара. Возле стойки бурлила и колыхалась темная масса. Это десятка полтора мужчин, стоящих тесною кучкой, спиной к танцевальному кругу, бурно жестикулировали и как будто пытались схватить кого-то за руки. Внезапно от этой группы отделилась темно-вишневая женская фигура, какая-то дама, не то прижимая ко рту платочек, не то его кусая, в испуге пятилась к ближайшей ложе. Еще несколько пар перестало кружиться, а музыканты, словно поддавшись панике, стали играть медленней и как будто тише. Тот самый тучный официант, который только что двигался с таким достоинством, живо вынырнул откуда-то сбоку и, миновав ложу, где сидела компания адвоката, покатился по проходу к бару, довольно-таки бесцеремонно прокладывая себе дорогу локтями. В эту минуту из другого конца зала ясно и отчетливо донесся взволнованный голос. Это высокий мужчина, встав с диванчика, кого-то к себе подзывал, махая рукой.

— Чего ждете, позвоните в комендатуру! — кричал он.

Уже почти все перестали танцевать; на светящемся фиолетовом кругу четко обрисовывались замершие женские ножки и мужские брюки; инструменты оркестра мелькнули в воздухе, блеснув серебром, и, точно сами, по собственной воле, оторвавшись от губ музыкантов, повисли круглыми отверстиями вниз. Только дирижер продолжал что-то пиликать на своей скрипке, нервно водя смычком по струнам. А-а-а!.. — вздохнул кто-то почти над самым ухом адвоката. Он обернулся. Это в соседней ложе поднялась молодая и, кажется, уже не очень трезвая брюнетка в декольтированном платье, с красными пятнами на высокомерном, но сейчас почему-то смущенном лице.

— А-а-ах… пистолет, — выдохнула брюнетка.

Ее обнаженная матовая рука с бокалом шампанского указывала куда-то в глубину зала, где белела стойка бара, возле которой не прекращалась кутерьма. Бармен и барменша, оба в белом, застыли, не выпуская из рук никелированных миксеров для сбивания коктейлей.

— Где, где пистолет? — спросил кто-то тоже неподалеку от адвоката. Тогда и он невольно встал со стула.

В отдалении, над головами столпившихся возле бара мужчин, по-прежнему стоящих к залу спиной, взметнулась рука в зеленоватом рукаве, держащая довольно большой, вероятно боевой, пистолет. Другие мужские руки — преимущественно в черных рукавах — судорожно пытались ее схватить. Спины и головы колыхались; возня продолжалась уже добрых несколько минут. Но тут дирижер джаз-банда, видно, опомнился: его смычок оторвался от струн и начал властно и остервенело летать в воздухе, указывая то на одного, то на другого растерянного музыканта и время от времени постукивая по пюпитру. В следующую минуту загремел большой, тоже излучающий фиолетовое свечение барабан. Оркестр заиграл, но уже не танго, а оглушительный оберек. Только тогда рука с пистолетом скрылась за головами и плечами странно жестикулирующих мужчин, и наконец-то, под нарастающий рев джаза, вся группа стала продвигаться в сторону выхода, пока не исчезла за колонной. Дансинг ожил, и машина ночного веселья, которая вдруг было сломалась и застопорилась, снова заработала, ритмично постукивая.

— Что это было, любезный? — почему-то подмигивая, спросил редактор Трумф.

Тучный, словно надутый воздухом, официант уже спокойно, с подчеркнутым достоинством нёс мимо них на подносе четыре порции пломбира.

— Ничего… пустое, — шепнул он на лету. — Опять какой-то военный хотел застрелить штатского. Сообщили в комендатуру, уже все в порядке.

Пожалуйста — вот уже и все в порядке. Машина ночных безумств столицы тарахтела все самозабвеннее под звон бокалов, в густом аромате духов. Адвокат Гроссенберг, украдкой поглядев на часы, собрался было прощаться. Но не успел этого сделать.

И вот почему. Редактор полуофициальной газеты ни с того ни с сего вдруг опять стал оглядываться: то через одно плечо, то через другое.