Маруша Кресе - Страшно ли мне?

«Прости, пожалуйста. Думала, ты знаешь. Мы все знаем, — оправдывается она. — Возьми лошадь и быстро скачи в Градене. В госпиталь корпуса. И пусть Тончек поедет с тобой».

«Нет, оставьте меня в покое. Хочу побыть одна. Одна».

Я мчалась как сумасшедшая. Когда я его видела последний раз? Он долго не отпускал мои руки, когда мы прощались, Ничего не сказал. Его задело, что я ушла из бригады? Но решение не зависело от меня. Я бы осталась с ними, но получила приказ. Хотя политотдел точно не был моим желанием. Политика, партия. Все равно. Только бы закончилась война. А он? Истек кровью. Нет, с ним ничего не может случиться. Я уверена. Он просто любит испытывать судьбу. И на этот раз? Знаю, с ним ничего не может случиться. Только не с ним.

«Его здесь уже нет. Всех раненых увезли в Кочевский Рог».

Скачу. Коня все время уговариваю, прошу его еще чуть-чуть побыстрее, еще чуть-чуть потерпеть.

«Мы его отправили в Верхний Храстник», — говорит докторша.

Дрожу, едва не падаю. Я знаю, что в Верхнем Храстнике только тяжелораненые. В основном те, кого уже не спасти.

«Отдохни немного, поешь, прежде чем понесешься дальше».

Докторша берет меня за руки и буквально усаживает на стул.

«Хоть чашку чая. И кусок хлеба съешь», — уговаривает она.

Я уже и чашку не могу удержать в руках. Перед глазами только он. Его смех, его теплые темные глаза. Чувствую его надежность. Его близость.

«Все равно у тебя должен быть пропуск».

Закрываю глаза. Песню слышу, песню. Песню о смерти, которая так близко.

Слышу вокруг себя иностранную речь. Ничего не понимаю. Один язык я уже слышал, наверное, на острове Вис, другой похож на наш, а третий, кажется, я когда-то слышал в замке, когда там были гости. У меня лопнет голова и ноги. Был бы нож, от резал бы все напрочь. Словно танк по мне проехал. Санитарка тычет ложку с чаем в рот. Не буду открывать.

«Чуть-чуть. Хоть пару капель. Ты должен».

«Кто эти люди? О чем говорят? Почему такая суета?» «Английский и русский врачи спорят, что с тобой делать. Один говорит, что ногу надо поднять, другой — опустить. Итальянец пытается их успокоить. А главный хирург Богдан уехал в Приморье и велел подождать с операцией, пока он не вернется».

«Операцию?»

«Началась гангрена. До госпиталя тебя везли две недели. Если бы раньше…» Санитарка умолкает.

Операция. И речи быть не может. Как же я потом без ноги? Надо найти способ покончить с этим кошмаром. Навсегда. Смотрю на стонущих людей. Некоторые молчат. Непонятно, кто мертвый, а кто живой. Если бы я не бросился тогда из укрытия. Теперь поздно.

«Чем закончился тот бой?»

«Не знаю. Знаю только, что их доставили к нам. Большого наступления пока нет, все говорили. Но кое-что хорошее и с тобой случилось. Вот, прислали. Ты теперь советский герой».

Смотрю на красную звезду и советский флаг. Письмо. Может, его Сталин подписал. Герой. Ужасная боль и слезы счастья. Стоило? Стоило. Отец. Если бы он меня видел! Но и Америка тоже воюет. Отец вообще знает, кто такой Сталин? Жив ли он? Почему никогда не дает о себе знать?

Возле койки стоит Янез. Медицинский факультет еще не окончил, но санитарка говорит, что он лучший.

«Выдержишь?»

Опять перед глазами пелена. Дождь идёт.

«Сделай хоть пару глотков».

Жизнь так сурова, так несправедлива. Полна таких неприятных неожиданностей. Я попалась в ловушку. Пахнет страхом и страданием, пахнет разлукой. Безумием.

«Стой!»

Передо мной Игорь, начальник госпиталей Кочевского Рога.

«Куда собралась?» — рявкает он.

«У меня пропуск. От политкомиссара главного штаба».

«Меня это не интересует. Дальше нельзя. Кто за раненых отвечает: твой политкомиссар или я?!» Я смотрю на него. А кто прикрывает раненых? Мы. Этот человек вообще понимает, что всякий раз, когда госпиталю угрожает опасность, главный штаб присылает партизан из долины.

Разворачиваюсь. Снова на коня. А он стоит. В кармане у меня пропуск, совершенно бесполезный.

«Поехали», — шепчу коню, треплю его по голове. По-моему, он думает, что я свихнулась.

Потихоньку возвращаемся в долину. Дорога плохая. Позади все время осыпаются камни. Что теперь? Я не могу вернуться в расположение дивизии и продолжать изображать из себя храбрую партизанку. Не могу. Не хочу.

«Ты была у него?»

Это Змаго. Раньше был моим заместителем. Еще в бригаде. Когда мы атаковали немецкий патруль, он был тяжело ранен. И мы с Анчкой вытащили его полумертвого из-под огня, а в нас немцы стреляли. Теперь Змаго работает в конторе госпиталя. Левая нога у него больше не сгибается.

«Разворачивайся! Идем!» — он был в ярости.

Я стою перед конторой и жду. Слышу крик. Змаго орет громче начальника. Потом тишина. Из здания выходит связной.

«Товарищ, я должен завязать тебе глаза».

Он держит меня за руку и говорит, куда ступать.

«Осторожно! Здесь толстое корневище. Камень. Аккуратно, мох скользкий».

Наконец, мы останавливаемся, и он снимает повязку с глаз. Деревянный барак, госпиталь для тяжелораненых. Меня встречает Янез.

«Подожди немного, раненым как раз делают перевязку».

Обнимает меня.

«При нем держись. Завтра мы будем ампутировать ему ногу. По-другому никак. Богдана мы больше ждать не можем, хотя он сказал, что должны. Будет поздно».

Скорее бы смерть. Ничего другого не хочу. Смерть. Быстро. Без слез и прощания. Без отчаяния. Смерть. Почему она не приходит? Чего еще она ждет? Нестерпимой боли? И пусть мне кто-нибудь только скажет, что Бог на этом свете есть.

Я протянула ему руку.

«Садись», — шепчет он мне.

Сижу и все время держу его за руку. Его знобит. Он дрожит всем телом. Вытираю ему лоб и рассказываю только хорошее. Что ж поделать, если хорошего мало. Надеюсь, он не замечает, как трудно мне на него смотреть. Нога уже вся покраснела, плоть отделяется от кости. Получается ли у меня скрыть свой страх? Сильно сжимаю руку. Я теряю старые, знакомые слова и подыскиваю новые. Убедительные, нежные, ласковые, понятные только нам двоим. Такие слова, которые бы его успокоили.

Насупился.

«Побудь еще. Пожалуйста, побудь».

Из последних сил держит меня за руки.

«Останься до утра, пожалуйста».

«Не могу, мне нельзя».

Возвращается связной и опять завязывает мне глаза. Змаго меня ждет. Прощаюсь с ним взглядом. Говорить не могу. Сижу на коне, и мне все равно, какой дорогой он пойдет. Надо было настоять на своем и остаться у него на ночь? Настоять, вместе с ним ждать самого плохого. Я слишком быстро сдалась? Не знаю. Больше не выдержала.

Они бежали за мной.

«Подожди, надо поговорить!» — кричали они.

«Поверь нам!»

Я не хочу ждать. Я бегу. То и дело спотыкаюсь. Вершина холма еще так далеко. Падаю и поднимаюсь. Снова падаю. Мне больно. Бегу. Падаю. Эти, за мной, смеются. Гогочут. Враждебно. Догоняют? Снова встаю. Тяжело. Все сначала. Если бы только я умел летать. Взмыть на вершину холма. А потом бежать вниз. Но — боль. Такой боли я еще не знал. Я упал в пропасть? Этот ужасный гогот за моей спиной. Кто они? Не помню. Пропасть безопасна. Где-то там в ней лампочка. Течет вода. Течет. Память возвращается. Они. Кто же они? Меня опустили в могилу? Но в могиле должно быть темно. А здесь свет. Лицо.