Маруша Кресе - Страшно ли мне?

«Я не вернусь, — пишет он. — Когда научусь ходить, то уеду за океан. В Америку. Отсюда, из Италии ближе. И проще. Буду разыскивать отца. Не жди меня. Если про меня скажут, что я предатель, ты знаешь, что это не так».

И дальше: «Не забывай меня. Подожди. Скоро, очень скоро я вернусь. Снова буду сражаться. Привет от меня моим, твоим и бригаде. Скажи им, что я, правда, вернусь, обязательно вернусь. Они мне не пишут. Так что я был прав — человека так быстро, быстро забывают. Собственно, сразу же, если он больше ни на что не годится».

В голове крутится только что-то благочестивое. Злюсь на себя. Благочестие, родственники-ханжи, школьный учитель закона божьего и его слова, стегавшие больнее, чем розга, которую он не выпускал из рук. Вспоминаю, как мы с младшими братьями собирали в лесу хворост, чтобы его потом продать и купить красок для пасхальных яиц. Здесь, в Горском Котаре, я преподаю марксизм, а меня преследует набожность. Как какого-то фанатика. Как нашу соседку-ханжу. Я смотрю на море, на линию горизонта, и прошу, молю, и на коленях все время умоляю, чтобы все счастливо закончилась. Счастливо для него, для моей семьи, для всех нас. Мольбы и молитвы. Конец приближается, свобода приближается.

Теперь у меня протез. Ненавижу его. Очень медленно, медленно на нем передвигаюсь. Теперь мне не нужна никакая подпорка. Почти все товарищи, с кем я сюда приехал, уже вернулись. Еще немного, и никого знакомых не останется. Два дня назад еще и Иво уехал, и теперь я чувствую себя здесь деревенским дурачком. Как соседский Франчек в Богунеугодной деревне, который, сидя на самой высокой груше, денно и нощно изгонял австро-венгерских солдат. Мы все над ним потешались и иногда помогали побить «неприятеля». Итальянского я не знаю, поэтому не имею понятия, что обо мне говорят.

Передал с Иво письмо для нее и другое для сестер. Знаю, что она меня поймет. А в сестрах не уверен. Но она поймет мою тоску, мое одиночество здесь, вдали от родины, от триумфа победы. От радости дома. Далеко от всего того, ради чего я последние годы жил. Время от времени кто-нибудь из врачей показывает мне карту Европы и красным карандашом отмечает, откуда уже выбили немцев. Иногда санитар отвозит меня в кресле на пирс. Прошу меня оставить и вернуться через несколько часов. Я выбираю себе корабль, на котором бы уплыл. Может быть, правда, лучше всего — сесть на один из них. Потом, когда я научусь получше ходить, и мне не будет так больно, я отправлюсь искать отца. Знаю, мама была бы мне ужасно благодарна. Но только ни за что не отпустит. А остальные? Я уклонюсь от их взглядов. Никто не будет знать, что на самом деле от меня осталось. Никто не будет знать, что я — ничто иное, как просто потерянный калека. Ничто иное.

А она? Я ее еще когда-нибудь увижу? Возможно, она бы поехала со мной. Когда окончится война, возможно, ей захочется другого мира. Не верится. Я слышал, что ее все время куда-то посылают преподавать. Я слышал, что она не в Словении, и я слышал, что у нее толпа поклонников. Я слышал. Я слышал, что она получила высокие награды. На кой я ей сдался? Я даже школы не окончил. Но недавно я читал китайские сказки. Одну перечитал несколько раз. Ту, где говорится, что на небесах еще в момент рождения решено, с какой душой у твоей души случится судьбоносная встреча, чтобы с ней же и остаться. Навсегда. У всех душ есть какие-то цветные ленточки, и ангелы, или я не знаю, кто, там, на небесах, связывает их между собой. На всю жизнь. Во всяком случае, так я понял. Цвета. Ленточки. А наши, ее и мои, вместе? Их связали? Я жду. И еще подожду. Но эти большие корабли меня все время преследуют в снах.

Я смотрю на корабли, море, солнце. Пустые мечты. А еще я не знаю, есть ли вообще у китайцев ангелы.

Весь вечер сижу здесь у моря, опустив ноги в воду. Смотрю на обморожения, мозоли, кровоподтеки. Море. Когда я вот так здесь сижу, то мне кажется, что я только из-за моря ушла в партизаны, только ради моря настрадалась. Только бы море стало нашим. Только нашим. Оно ничего, красивое. Больше, чем красивое.

Как подумаю, что на другом берегу сидит он в инвалидной коляске, смотрит на море и считает корабли. Но что? С горечью пишет, что он теперь редактор главной стенгазеты там, в госпитале, и добавляет: человек, который ни на что больше не годится, становится работником культуры. Прислал мне свою фотографию, без ноги. Один раз взглянула, мельком. Я боюсь. Боюсь, что вернется. Боюсь, что уедет.

Я хотела бы быть с ним. Я хотела бы ему сказать, как мне жаль, что мы тогда, сразу же после того, как сблизились, прямо там в лесу не поженились. Как он меня просил, а я, глупая, хотела дождаться свободы. Той теплой ночью. Может быть, он бы вскоре меня переубедил, но тут его ранили.

Ожидание. Чего? Зачем?

«Ты приехал, наконец, ты приехал», — слышу радостный голос Марии.

Она смеется, на глазах слезы, обнимает. Я сижу в инвалидной коляске, и она едва не оказывается у меня на коленях.

«Ты же его задушишь», — весело рокочет мужчина, стоящий рядом.

«Меня зовут Марко. Я столько о тебе слышал. Обо всех вас. Спасибо, что отправили Марию в Боснию. Мы там познакомились».

Смотрю на него Его теплые глаза и решительное выражение лица. Похоже, он и есть та большая любовь, о которой Мария писала ей в письмах. Видно, что оба счастливы. Говорят, он очень близок с Тито, они большие друзья. Значит, Мария останется здесь. Не знаю, почему я спокоен. Правда, не слишком ли все быстро? Но такие времена, что не раздумывают. Есть только «здесь и сейчас», Никто не знает, что будет потом.

«Понятия не имею, почему меня направили в Белград. Я бы хотел в Словению Все время просил, чтобы меня вернули домой».

«Остановишься у нас», — обнимает меня Мария.

Лежу в постели и смотрю в потолок. Мария счастлива, и, правда, сделала все, чтобы я чувствовал себя как дома. Дома? Зимой на печи, летом на сеновале. И весь наш деревенский дом мог бы поместиться в эту комнату, где я сейчас лежу. Как я хочу домой. С ней. Когда я услышал, что она погибла, то чуть не сошел с ума. Потом пришло известие, что она жива. Написала сама, поздравила с многими наградами, которые я якобы получил. Ничего об этом не знаю. До меня они не дошли. Она просила меня не уезжать без нее в Южную Америку, подождать ее, а если по-другому не получится, то она будет меня ждать, пока не вернусь.

«Значит, ты тот герой из Словении».

Киваю и цинично думаю: «Герой из Словении».

Передо мной стоит высокий, смеющийся человек. Постукивает палкой по своей деревянной ноге. «Вот, а мы одинаковые», — он мне улыбается.

Я о нем уже слышал. Он из Черногории. Ногу потерял еще в Испании.

«Видишь, и так тоже можно жить», — шепчет мне Мария.

Не позволяет пасть духом, отступить. Сегодня так сильно болит, что деревянную ногу не надеть, и я зависим от Марии и ее домашних. Скрываю боль и здороваюсь с теми, кого она мне представляет. Все эти имена я уже слышал. Но еще никогда не видел блюд, которые нам приносили официанты. Пью красное вино из бокала такого тонкого стекла, что все время боюсь раздавить его пальцами.