Маруша Кресе - Страшно ли мне?

Тупо на него смотрю.

«Разве Сталин? Ты ошибаешься. Еще сегодня утром он был нашим другом», — шарахаюсь от него в смятении.

«Ты против Сталина. Думай, что будешь говорить».

«Ты имеешь в виду англичан?»

«Нет, русских. Англичане все еще союзники. Теперь еще больше. И американцы. Запомни. Друзья».

«Господи, помоги», — думаю я.

Сидим за круглым столом. Цирил и двое других, которых не знаю, задают нам вопросы. Строго по очереди. Как в школе.

«Сталин наш враг»

«Мы готовы защищать наши границы от Красной Армии. Мы должны. Так, как мы защищали их от Гитлера».

Нет, еще одной войны мне не вынести.

«Сталин хочет нас поглотить».

«Сталин ненавидит югославских коммунистов и Тито».

«Говорит, что мы рабы капитализма».

Слушаю.

«Сталин нам не друг», — повторяю как попугай.

«С нами англичане, американцы. Весь западный мир».

Про китайцев спрашивать не осмеливаюсь.

На очереди Катя.

«Тито, Сталин! Тито, Сталин!» — выкрикивает она.

Так, как все мы делали еще вчера. Собственно говоря, еще сегодня утром. Катя извлекает на свет божий еще Ленина, и Маркса с Энгельсом. Толкаю ее локтем и шепчу:

«Сталин больше нам не друг».

Катя не сдается. Я должна что-то сделать. Трогаю ее лоб рукой и быстро встаю.

«У Кати высокая температура. Мне кажется, она бредит. Я отведу ее домой».

Поднимаю ее со стула, закутываю в свое пальто, прижимаю к себе. Уходя, с гневом смотрю Цирилу прямо в глаза.

«Только посмей что-нибудь сказать», — думаю я.

«Рта не открывай», — приказываю Кате.

«Что это было?» — спрашивает Катя растерянно, когда мы оказываемся на улице.

«Пошли скорей. Переночуешь у нас».

Девочка уже спит. Мы сидим на кухне. Катя, моя мама и я. Мама испекла хлеб, заварила кофе из цикория. Катя обескуражена, и моя мать тоже ничего не понимает. Понимает только, что мы обе тоже не знаем, что происходит. Никому не хочется ложиться. И его еще нет. У меня перед глазами все время этот круглый стол в зале заседаний, где было партсобрание, а мы, как дети на уроке Закона Божьего, повторяем: «Сталин и Советский Союз — наши враги». Как дети. Нет, дета бы как раз осмелились спросить, почему сегодня все по-другому.

«Не знаю, прямо перед собранием Цирил мне шепнул, что Советский Союз наш враг. Но почему?»

«Вообще-то, думаю, ты только что мне жизнь спасла», — поежилась Катя.

«На наше с тобой счастье, я пришла пораньше, и Цирил смог меня предупредить».

«Завтра зайду к нему. Пусть, черт возьми, нам скажут прямо, что происходит, а не таким, если подумать, постыдным, подлым образом».

«А что будет с теми, кто вовремя не узнал, что Сталин больше не наш?»

Например, он, думаю я.

«По-моему, он уже знал, судя по тому, как метался из угла в угол и ругался. Сказал, правда, что это из-за того, что его деревянная нога сегодня скрипит громче обычного. А раньше он всегда смеялся и чуть-чуть смазывал ее маслом», — утешает меня мать.

Думаю о братьях. Они были готовы к новости? Вслух об этом не говорю, чтобы не встревожить мать еще больше. Братья, все еще такие молодые. Иногда мне кажется, что у нас позади уже целая жизнь. Уже не впереди. Нам, правда, не нужны новые загадки и новая тревога. Не нужна неизвестность. «Мария в Белграде наверняка знает, что происходит», — говорит Катя.

Ну, наконец. Открывает дверь. Тоне и он входят в кухню.

«Надо выпить. Есть что?»

Ждем. Мы втроем ждем, что он скажет. Смотрит на выпивку, потом на нас.

«Похоже, завтра надо будет повесить светомаскировку».

«Но в спальне ставни сломаны», — замечает мама.

Девочка спит, а мы перебираем вещи. Ищем те, которые связаны с Советским Союзом, напоминают о вчера еще братском народе, вещи, которые вдруг больше не наши. Слушаем радио.

«А сегодня Тито этот выступал, — произносит он. — Говорят, танки уже на границе».

Держу в руках медаль Героя Советского Союза и маленький советский флаг, который когда-то был мокрым от слез. Как же я тогда, когда мне его принесли в госпиталь, расплакался от счастья, гордости и печали. Но гордость победила.

«Выбрось», — говорит она.

«Не могу. Спрячу куда-нибудь».

«Нельзя. Теперь все по-другому. У нас ребенок».

Собираю книги. Толстой. Достоевский. Чехов. Горький. Смотрю на нее.

«Что думаешь?»

«Они же были написаны до Сталина», — отвечает она решительно.

Смеюсь. Такой я ее помню с войны.

«Но все равно, поставь их вон туда на полку, за другими книгами».

Вспоминаю Оскара, как он умирал. У меня на руках. Он прошел Испанию, видел слишком много. Я никогда не узнаю, что он видел. Если только кто-нибудь из интербригадовцев не расскажет, что там на самом деле происходило. Никто уже не расскажет.

В городе затемнение. Город укутан в тишину. Я нашел отговорку не ходить на заседание. Сказал, что у меня ужасно болит нога. Знаю, что отговорка глупая. Они же меня знают. Может, я и хватил через край. Но нельзя оставлять ее одну. Не сегодня.

Мы лежим в постели. Молча. Прислушиваемся к дыханию малышки, лежащей в плетеной колыбельке. Она прижимается ко мне. Впервые в жизни я ощущаю ее страх.

«Теперь все по-другому, — сказала она. — У нас ребенок».

Матери с детьми, бегущие от немцев, от итальянцев, от белых, от союзников, от русских, от нас. От голода, от долгой зимы. Все эти картоны. Не могу спать. Эта проклятая, лживая правда.

«Ты спишь?» — слышу я.

«Нет».

«Может, завтра съездим за город, купим у крестьян продуктов про запас. У нас есть кладовка и погреб».

Она все время, все время боится, что мы останемся без еды. Этот страх, наверное, останется с ней до конца жизни.

Он мне сколько рассказывал об этом поезде. Мы с Катей, Марой и Ольгой никак не могли встать из-за стола в вагоне-ресторане и пойти спать. На каждом столике лампа, официант предупредительно спрашивает, какие у нас пожелания. Пожелания? Никаких. Мы переполнены счастьем. Мы едем в Белград. Кому надо сказать спасибо за то, что отправили именно нас? Нас четверых. Точно хотели этим выразить нам благодарность.

Анчка. Знаю, что все мы думаем о ней. Мы приехали на конференцию женских организаций, а Анчки нет. Выходит, пожелание есть, но официант не в силах его исполнить.

На вокзале нас встречают музыкой, цветами, флагами. И Мария.

«Дорогие мои, вы остановитесь у меня».

Сидим у Марии в гостиной. Большие окна смотрят в сад. Прекрасный сад.

«И какой принц жил в этом дворце?» — подкалывает хозяйку Ольга.

Мария краснеет. Она краснеет еще больше, когда домработница приносит в комнату ее маленького сына, ровесника моей девочки. Беру его на руки. Ребенок вдвое тяжелее моей дочки. Может, я слишком рано оставила ее одну.

«Ты беспокоишься», — Мария читает мои мысли.

«Да. Но, впрочем, нет. Ведь она с моей матерью».