Ольга Мирошниченко - В сторону южную

— Потому что вас будет больше, чем их, когда станете взрослыми, я в журнале это прочитала, а в мое время наоборот было. Война моих женихов всех одной невесте отдала.

— Какой? — глупо спросил Петька.

— Земле сырой, — спокойно пояснила Вера Сергеевна. — Да не в этом дело! — вдруг, словно решившись на что-то, рассердилась она на себя. — Не то я говорю. Возненавидела я тогда всех.

— Как это? — ошарашенно спросил Петька, а я даже затормозила от неожиданности.

— А так, — жестко сказала Вера Сергеевна, — очень просто это случиться могло с тем, кто, как я, в комиссии работал. Такая комиссия была, в концлагерях немецких оставалась, когда их освобождали. Я медсестрой при ней состояла, вот и поглядела, как люди над другими людьми упражнялись. Как жить их заставляли, работать, как лечили. Как медицину вперед двигали… Я со второго курса медицинского на фронт ушла. Клятву Гиппократа знала, над кроликами слезы проливала. А под конец, в сорок шестом, когда демобилизовалась, забыла вот, как плакать надо, начисто забыла. И человечество полюбила, ох как! До смерти!

— Так это же фашисты были! — тихо сказал Петька.

— Это сейчас так просто звучит — фашисты, вроде не люди. А я ведь видела их и в домах была. Там все как у людей было. Книги детские, сказку «Бременские музыканты» читал? Вот, «Бременские музыканты» на сон грядущий своей кровиночке, а с утра за работу. Да что рассказывать, сами знаете.

И втемяшилась мне в голову одна мысль: вот и со мной можно тоже такое сделать, вот чтобы я тоже могла за ручку детишек к крематорию вести. Ведь были же такие тети добрые, даже останавливались, чтобы ребеночек собачку погладить мог. Овчарку. Они по обе стороны сидели, овчарки эти страшные.

— Вот видите, собаки тоже… — начал Петька.

— Тоже, да вот все-таки не до конца, не до последней черты. Вот я на фотографии видела — детишки их гладят, и они позволяют и рады, а ведь не должны были бы, не этому их учили…

Я не заметила, не осознала, что давно уже подогнала машину к тротуару, к оранжевому железному заграждению у метро «Динамо». Чучик вопросительно смотрел на меня, раскрыв от жары пасть. Время от времени он нервно зевал, и видны были сиреневато-розовое нёбо и зубчатая коричневая складка у основания белоснежных треугольников зубов. Он не понимал нашего поведения: если машина стоит — надо выходить, говорил ему его опыт, и он даже тронул мое колено узкой аккуратной лапой.

— Сиди, — шепотом сказала я и положила ему руку на спину; он тотчас покорно сел.

— В общем, до точки дошла. До полного нервного расстройства, — услышала я Веру Сергеевну, видно что-то пропустив в ее рассказе. — А после этого случая вызвал меня к себе начальник и говорит: «Тебе с людьми сейчас работать не надо». Демобилизовал меня и рекомендацию к своему другу в институт один дал. И уж такое мое везение — тот человек предложил мне работу в виварии. Я ему говорю: «Да вы знаете, в каком я состоянии?» А он говорит: «Знаю, потому и направляю вас к собачкам, хотя мне сестра вашей квалификации позарез нужна. Поработаете там, говорит, и вернетесь, когда захотите». Да вот пристала я к этим дурачкам безобидным, — Вера Сергеевна провела ладонью по спине Чучика, и он потянулся, выгибаясь вслед длинному движению ее сухой, покрытой веснушками руки. — Что же мы томим-то его? — не изменив будничной интонации, спросила она.

— Да, да, поехали, — я включила зажигание.

У метро «Аэропорт» Чучик вдруг занервничал, подался еще больше вперед, положил лапы на раму окна.

— Места родные узнает, — сказала Вера Сергеевна и вдруг вскрикнула: — Ой, держи его, держи!

И в ту же секунду боковым зрением я увидела, как Чучик метнулся, мелькнула коричневая его блестящая спина в окне, и следом — страшный визг, скрип тормозов то ли моей машины, то ли сзади. Петя, наклонившись вперед, заслонял от меня окошко, за которым раздавался чудовищный, душераздирающий вой Чучика.

«Все! — в тупом отчаянии подумала я, бессмысленно уставившись перед собой, не обращая внимания на гудки машин сзади. — Все! Загубили собаку, возле самого дома загубили, так счастливо отыскать его и теперь так бессмысленно загубить!»

— Да ну, тяни ты его! — кричала Вера Сергеевна, потом неожиданно толкнула меня в спину: — Ну, вылезьте же наконец или меня выпустите.

Я очнулась от своего отупения и выскочила из машины.

Меня неожиданно поразили лица людей, столпившихся на тротуаре возле машины. Люди смеялись. И когда я обошла машину и увидела красного от напряжения Петьку, двумя руками вцепившегося в хвост орущего безостановочно, скребущего передними лапами асфальт Чучика, я, вместо того чтобы подхватить несчастного пса, освободить его от Петькиной мертвой хватки, начала хохотать вместе со всеми. Вера Сергеевна подбежала к Чучику, схватила его за ошейник. Петька выпустил хвост, и Чучик, повизгивая от пережитой боли, прижался к Вере Сергеевне.

Но у своего дома он преобразился. Перед нами был решительный охотник, знаток запахов и троп. Туго натянув поводок, нагнув голову, он вел нас за собой, и мы только молча переглядывались. Завернув за угол, пройдя через арку, он ввел нас в огромный двор. Напрямик через газон подвел к подъезду в углу. Дверь была открыта. Чучик мимо лифта потащил к лестнице.

— Погоди ты, — сказала Вера Сергеевна, — мы лучше на лифте, сил нет. — Она полезла в сумку за бумажкой с адресом.

— Потерпи, немного осталось, — Петька потянул Чучика к лифту.

И тут Чучик показал характер. Строптиво, резким движением он крутанул головой, уперся лапами в пол.

— Что это он? — растерянно спросил Петька.

— Отпусти, — посоветовала Вера Сергеевна, и Чучик, одним махом преодолев несколько ступенек, сел перед дверью на первом этаже и нервно взвизгнул.

— Умница, правильно, двадцатая, — Вера Сергеевна бросила бумажку с адресом. — Давай голос!

Мы стояли рядом с Чучиком, радостно улыбаясь, предвкушая, что сейчас произойдет, и, если говорить честно, не очень спешили нажимать кнопку звонка, наслаждаясь этим предвкушением.

Чучик снова взвизгнул, торопя нас.

— Нажимай, — кивнула Вера Сергеевна на черную кнопку, — ему, видно, лаять запрещают.

— Пускай мама, — сказал Петька и бросил поводок.

Я нажала кнопку. Тишина.

— Ушли его искать, — прошептал сипло Петька.

Но за дверью послышалось шарканье шлепанцев.

— Кто там? — спросила женщина.

— Ну, голос же, Чучик, голос! — умоляюще прошептал Петька.

Чучик взвизгнул коротким, срывающимся от волнения лаем.

Дверь открылась. Молодая, полная, с заспанным лицом женщина, запахивая халатик, стояла на пороге.

— А, нашелся, — сказала она вслед Чучику, вихрем ворвавшемуся в квартиру. Потом повернулась к нам. — Спасибо, — сказала она, вежливо улыбнулась и закрыла дверь.