Ольга Мирошниченко - В сторону южную

«Каким он был худым. Даже купаться при нас стеснялся, так выпирали ребра, а теперь здоровенный мужик. Сколько ему? Кажется, двадцать семь или двадцать восемь. Интересно, кто он? Похоже, начальство какое-то сельское».

— И эти яйца проклятые все время бились. Курица, оказывается, буквально выстреливает яйцом.

«Нет, все же здорово, что не узнал он меня. Пускай лучше про кур своих рассказывает».

— Ну и что, справились с этой проблемой? — она постаралась задать вопрос с самым обеспокоенным видом.

Он помолчал, словно решая что-то для себя, закурил, затянулся и ответил, — не торопясь и будто с вызовом:

— Конечно, решили.

Разговаривать явно было больше не о чем, но это, кажется, совсем не смущало Павла. Откинувшись на спинку дивана, он сидел вольно развалившись, равномерно, вслед затяжкам, разгорался огонек его папиросы.

— А вы кто? Бригадир? — поинтересовалась Оксана.

— Председатель.

— А какие еще проблемы, кроме бьющихся яиц, в вашем колхозе? — поинтересовалась вежливо Оксана. — Молодежь уходит?

Насчет молодежи, что рвется в город, писали в газетах, рассказывали в фильмах, и Оксана порадовалась, что эти всегда мало интересующие ее сведения сейчас лак пригодились.

— Уходит, — словно успокоил ее Павел.

— Но это, кажется, вас не огорчает? — удивилась Оксана.

— Нисколько, — в его ответе не было вызова, да и тема, судя по всему, не очень заинтересовала.

— Но почему же, как председателя колхоза…

— Вы знаете, — Оксана почувствовала, что он улыбается, — это так долго и так нудно объяснять, да и не интересно это вам.

— Один — ноль в вашу пользу, — сказала Оксана, засмеялась и села, положив подушку за спину.

— Да это я так, к слову, — сразу оправдался он, — а если серьезно, то меня это действительно не очень волнует, опасность преувеличенная, промышленность развивается вширь, ей нужны руки, а сельское хозяйство имеет колоссальные неиспользованные возможности… огромные резервы…

«Говорит, будто с трибуны. И самомнение. Он, кажется, действительно вообразил себя большим деятелем, — с неожиданным недоброжелательством подумала Оксана. — Далеко же ты ушел, милый Павел, от молчаливого, стеснительного своего предшественника. Интересно узнать, насколько далеко».

— Но вы-то остались? — с вызовом спросила она и испугалась, что выдала себя этим вопросом, — откуда ей, случайной попутчице, известно, остался он на селе или из города приехал.

Но Павел ответил тотчас:

— Да, у меня выход один только был — в колхозе оставаться, чтобы брата на ноги поставить. Вдвоем мы росли.

— Поставили? — поинтересовалась Оксана.

— Поставил, — ответил он.

Павел неожиданно резко поднялся, протянул руку, щелкнул выключателем. Неуверенно, словно преодолевая невидимую помеху, зажегся безжизненный «дневной» свет. Павел снял с верхней полки портфель, раскрыл, наклонился, отыскивая что-то. Вынул папку с бумагами. Он словно избегал смотреть на Оксану, лишь, раскладывая на столике листки, глянул мельком.

— Извините. Должен ознакомиться, — и углубился в изучение каких-то счетов и накладных.

Тихо шуршали перелистываемые страницы, чуть вздрагивала в такт со стуком колес его большая, опухшая, болезненно синюшная рука, лежащая на столике.

«Сердце больное, «ли отморозил», — отметила Оксана.

Спокойствие, идущее от этого человека, неожиданно и непонятно как передалось и ей. Теперь она была готова ответить на любой его вопрос, принять любой поворот разговора, теперь, когда он всем видом показывал, что беседа окончена, и когда осталось до Киева меньше часа езды.

«Куда ушли его робость, глубина и напряженность душевной жизни, которые угадывались за молчанием? И как изменился он внешне», — думала Оксана.

Она разглядывала его уже открыто, не опасаясь, что он заметит ее пристальное внимание и удивится. Пыталась увидеть за этим красным, загорелым первым весенним загаром лицом с крупным ртом, белесыми, словно выцветшими, голубыми глазами другое лицо, с прозрачной от недоедания нежной кожей, с остановившимся, будто прислушивающимся к звукам своей души, взглядом больших ярко-синих глаз. Пыталась и не могла.

«Видно, тяжел был его путь и велики потери. Но потери неизбежны. Мой путь не был тяжел, а я тоже ощущаю их. Разве вся эта ситуация, мое притворство, мои мысли о бессмысленности моей работы — разве это не свидетельство моих потерь? И то, как я трусливо отказалась узнать его, испугавшись нести ответ за прошлое, говорит, что и со мной произошло нечто — что-то хорошее умерло. Значит, плохого стало больше. Произошло не только с моей душой. Ведь он действительно не узнал меня. Не помог сок из луковиц белых лилий, из тех лилий, что охапками приносил он для меня с тихой Ворсклы».

Школа, которой заведовала тетка, размещалась в старинном поместье бывших владельцев тех мест — Галаганов. В библиотеке, сохранившейся с давних времен, Оксана как-то наткнулась на номера «Дамского журнала». Листая глянцевитые сухие страницы с непривычным шрифтом, среди моделей корсетов и наивных рассказов, прочла она совет неизвестной, давно умершей Далилы, утверждающей, что только сок из корней белых лилий сохраняет красоту навсегда.

Оксана знала, что красива, но уже тогда, тринадцатилетней девчонкой, ощущала боязнь утраты этого украшающего и облегчающего жизнь преимущества, предчувствуя его недолговечность. Она даже поделилась своими опасениями с Павлом, но он так серьезно и пылко уверил, что страхи ее напрасны, что всю жизнь она останется такой, как сейчас, что Оксана охотно поверила ему, только попросила каждый день приносить ей белых лилий. И он приносил. Она и не задумывалась тогда, как успевал он сбегать на Ворсклу. Путь к реке был неблизким, а в семь утра он уже заступал на работу в поле или на хоздворе.

— Вот турки! — с досадой сказал Павел и даже кулаком по листкам стукнул.

Поднял глаза, увидел улыбку на лице Оксаны, но не улыбнулся в ответ. Смотрел жестко, словно она была виновата в том неприятном, что так рассердило его.

— Кто турки? — спросила Оксана, выдержав его взгляд.

— Да мои, — он кивнул раздраженно на бумаги, — мясокомбинат денег за свиней не переводит. Вот и еду с ним ругаться. А оказывается, и мои хороши, сами недоглядели, а их, как детей, обвели вокруг пальца.

— Что же делать теперь? — весело поинтересовалась Оксана.

Он медлил с ответом, смотрел напряженно, занятый своей мыслью.

Этот жесткий закрытый взгляд, красный загар, горбатый нос, белая полоска у корней волос и такие же светлые, незагоревшие черточки глубоких морщин в углах рта и у глаз делали его лицо похожим на маску воинственного индейского вождя.

— И что, хорошие свиньи были? — Оксана воспользовалась предлогом уйти от изучающего его холодного взгляда, кивнула на разложенные на столе бумаги.