Ольга Мирошниченко - В сторону южную

— Спасибо, ты душенька, — он с чувством, которого не испытывал, поцеловал узкую загорелую руку Люды. Когда увидел ее глаза, заметил торжество, что не успела спрятать, глядя на его склоненный затылок. — Спасибо. Ты чудно пела, до завтра.

— Оставайся у меня ночевать, поговорим еще, — упрашивал Воронцов Игнатенко. — Чего тебе тащиться в пансионат. Я на диване постелю. Оставайся.

Максим подошел к ним:

— У меня тоже можно.

— Та ни! Мне завтра вставать рано, в совхоз ехать, — отнекивался Игнатенко.

— А может, посидим еще, — предложил Максим, — побренчим посудой. Я очень рад, что…

— Благодарствую, — с неожиданным холодным недоброжелательством отозвался Воронцов и снова к Игнатенко, будто Максима уже не было рядом: — Так оставайся. Я с тобой поеду в совхоз, и Галину Васильевну возьмем с собой.

Максим понял, что все помнит он. Не забыл и не простил.

Саша разбудила, громко захлопнув за собой дверь.

— Кто там? — испуганно спросила Галина.

— Тише ты, не бойся. Кто-кто? Я. Кто ж еще может быть.

Белым призраком маячила по комнате, потом скинула со стуком туфли, забралась на кровать, придавив больно ноги. Застонала пружина.

— Ты что, поролон сняла? Почему так твердо? — спросила недовольно.

— Я привыкла.

Повозилась еще немного, устраиваясь уютнее, засмеялась чему-то.

— Что сейчас было. Кешка стал фильм Максима ругать, тот аж затрясся от злобы. Подрались бы, наверное, если б Воронцов не вмешался. Ну, я Кешке врезала.

— Как? — испуганно спросила Галина и приподнялась даже. — Ты ударила его?

— Да нет. Тоже скажешь. Я ему про столовку его сказала, кабачком тринадцать стульев назвала.

— Зачем же, — огорчилась Галина, — нехорошо. Ведь мы ходили туда.

— Ну и что ж, что ходили. Не даром же. Пускай не строит из себя пролетария. А то разбушевался, душу, мол, его покажи, подвиг рабочий воспой. Да ну, черт с ним. Слушай, а Воронцов, оказывается, твой начальник.

— Да.

— Что — да?

— Начальник.

— Это я поняла. А как он вообще, ничего?

— Ничего.

— Ну тебя, не понимаешь, что ли, о чем спрашиваю?

— Не понимаю.

— Тогда зададим вопросы попроще. Он женат?

— Кажется, разведен.

— Так я и думала, — засмеялась снова тихонько.

Галина, не видя ее, чувствовала, что улыбается довольно. Саша пришла из какой-то недавней, неведомой Галине жизни, и как птица, строящая гнездо, отлетает недалеко, чтоб схватить пушинку, и снова возвращается к своему труду, так она, задавая вопросы, стремилась с помощью их поскорее организовать новое, еще только осваиваемое ею, сделать его удобнее, понятнее и надежней.

— А есть у него кто-нибудь? В поселке есть дама сердца?

— Не знаю.

— А за тобой не приударял?

— Нет.

— Странно, — сказала задумчиво, — хотя ты не в его вкусе. Тебя обхаживать сто лет надо. Знаешь, он отличный мужик, как говорится, фартовый. Я замуж за него выйду.

Вытянула ноги, не заботясь, что у Галининого лица ступни оказались, объявила серьезно:

— Я для него идеальный вариант. Но об этом знаем пока только я и ты. Он еще нет. Но узнает, и очень скоро. Чем скорее, тем лучше. Мы вернемся мужем и женой, придется здесь все привести к знаменателю, а то в поселке у нас языки длинные. Чего молчишь?

— Слушаю.

— Знаешь, — резко наклонилась вперед, на Галину пахнуло табаком, чуть потом и хорошими французскими духами, — знаешь, это ты можешь себе позволить ждать принца, а я уже нет, потому что знаю, не бывает их, принцев.

— Ты словно оправдываешься.

— Больно нужно. Что ты мне, мать или сестра? Вода у нас есть?

— На столе в графине.

Легко спрыгнула с кровати, тихонько, как ребенок в ладони, пошлепывая босыми ногами по полу, подошла к столу, звучно глотая, отпила из горлышка графина, вздохнула удовлетворенно:

— Хорошо.

Вышла на балкон и там запела тихонько:

— Спи, мой дорогой, — сказала громко в темноту. — И мы будем? — спросила Галину, вернувшись в комнату. — Да?

— Да. Спокойной ночи.

Но ночь не была спокойной. Проснулась с каким-то тревожным чувством, показалось — плачет кто-то. Прислушалась — ни звука, лишь где-то в горах, преодолевая долгий подъем, надсадно гудит мотор машины. И вдруг всхлип, глухой, в подушку.

— Саша! — Вскочила, начала шарить по столу рукой, отыскивая кнопку настольной лампы, опрокинула стакан. Когда зажегся свет, увидела лицо Саши, жалкое, в черных подтеках расплывшейся краски. — Саша, Сашенька, ну что ты? — Сдернула со спинки кровати полотенце, намочила из горлышка графина, приложила осторожно к щекам. — Вот так. И не надо плакать, все же хорошо у тебя.

— Я устала, — тихо сказала Саша и закрыла глаза, — если б ты знала, как я устала.

— Ну, уезжай оттуда, — Галина присела на краешек постели, отвела со лба Саши густую челку, — уезжай, ты же говорила, что на пенсию уже давно заработала, поселись в теплых краях.

— Считаешь, что только и осталось пенсии дожидаться? — улыбнулась невесело, скривив яркие накрашенные губы. — Нет, с Севера я не уеду. Он спас меня, и за это не предам его никогда. И не от работы я устала, нет, — словно утешая Галину, положила ей на колено руку, — работа по мне. Я от себя умаялась. Знаешь, кто я?

— Ты очень красивая, и умная, и смелая, и еще молодая.

— И никому не нужная, — перебила Саша. — Но я о другом. Я человек, который надоел сам себе. Понимаешь, на-до-ел, — смотрела в потолок уже сухими неподвижными глазами.

— Это оттого, что ты ни к кому не притулилась. А притулишься, и все будет хорошо. Вот Константин… Воронцов, он же понравился тебе.

— Остается уговорить графа Потоцкого, — сказала безразлично, все так же глядя в потолок.

— При чем здесь граф, все зависит от тебя, правда. Он очень одинокий человек, и ему трудно, только ты… — замялась, — только ты…

— Ну, — поторопила Саша прежним нетерпеливым, резким голосом. И смотрела уже иначе, насмешливо, повернув набок голову. — Ну же, ну, чего я?

— Ты… ты как-то очень прямо, — мямлила Галина, — очень искренне.

— Хочешь сказать, чтоб карты на стол не выкладывала, да? Слушай, а ты не так проста, как кажешься, — смотрела с недобрым любопытством, — совсем не проста. Только уж я не умею по-другому, да и не хочу.

До утра уже не уснула. Слышала, как сначала прерывисто вздыхала Саша, потом мерно, с шумным выдохом. Заснула.

Нужно было дожидаться семи, в восемь открывается авиакасса, как раз первой будет. Когда чуть забрезжило, взяла осторожно с тумбочки часы — четыре. Как он медлил, этот рассвет, будто назло. Казалось, вечность прошла, а часы только пять показали. Не выдержала, поднялась в полседьмого. Саша спала крепко, отвернувшись лицом к стене. Морщась от скрипа лестницы, спустилась тихонько на второй этаж, умылась быстро, кое-как закрутила пучок. Ею владела уже нетерпеливая лихорадка дороги. Вернувшись в комнату, запихнула в спортивную сумку ночную рубашку, мыло, зубную пасту. Отсчитала торопливо деньги, ровно двести, восемь двадцатипятирублевых бумажек, подсунула краешек пачки под железный круг основания настольной лампы. Подумала, может, записку Саше оставить, и, не найдя слов подходящих, все чепуха какая-то в голову лезла торжественная: «Прощай, будь счастлива», «Уезжаю, так нужно», написала крупно на листке, где вечером список покупок составляла: «До свиданья».