Виктория Борисова - Ключи от рая

Как получилось, что сначала были христианские мученики, а потом — инквизиция, Крестовые походы, безжалостное преследование еретиков и иноверцев? На какое-то время его настольной книгой стал «Тиль Уленшпигель» Шарля де Костера. «Пепел Клааса стучит в мое сердце…» Жестокие и прекрасные слова преследовали его.

Перед глазами вставали картины средневекового города с мощеными узкими улочками и остроконечными крышами из красной черепицы.

Красивый такой городок, будто пряничный! Только дела в нем творятся страшные. И зеваки на площади собрались не затем, чтобы поглазеть на жонглера или трубадура…

Нет — сложены вязанки дров у столба, и совсем скоро здесь сожгут живого человека. В небе горит закат, но никому нет дела до его вечной и равнодушной ко всему красоты, скоро предстоит зрелище поинтереснее!

Дальше было о том, как улюлюкает толпа и как осужденный старается идти быстрее навстречу смерти, торопит ее, как милосердную избавительницу от страданий…

И о том, как, незримый для всех, перед ним предстал сам Иисус Христос в терновом венце и окровавленной одежде, чтобы попросить прощения у человека, замученного во имя Его:

Стихи получились длинные, местами чересчур книжные, но Глеб был доволен собой. Он даже отправил их в популярный журнал «Наша молодость» и с трепетом в душе ждал, что вот-вот увидит свое произведение напечатанным…

Месяца через два пришел ответ.

Некая О. Самоварова сообщала, что стихи для журнала не подходят, советовала обратиться к современной жизни и написать что-нибудь о буднях комсомольской организации. Было очень обидно, но Глеб старался не подавать вида. Конечно, сам виноват! Глупо было надеяться.

В тот день он записал в своем дневнике: «Сегодня мир впервые сказал: “Ты мне не нужен”. Если так, то и мир не нужен мне!»

Глеб еще долго переживал эту неудачу, даже стихов не писал почти два года. К тому же в семье случилась беда… В марте восемьдесят шестого года скоропостижно скончался отец.

Странное это было время: вроде бы огромная страна, тогда еще именуемая Советским Союзом, стояла твердо и нерушимо, а новый генсек, прозванный в народе Меченым за большое родимое пятно на лысине, то шумно боролся с алкоголизмом, то призывал с телеэкрана «нАчать» и «углУбить» перестройку и ускорение, но предчувствие близких перемен буквально витало в воздухе.

Стали появляться публикации опальных прежде писателей, начали выпускать диссидентов из тюрем и психушек… Так через плотину просачиваются первые ручейки, которым совсем скоро предстоит превратиться в мощный поток, чтобы снести обветшавшее сооружение.

В промозглый и ветреный день отец вернулся с работы раньше обычного. Он пожаловался на усталость, отказался от ужина, выпил стакан крепкого чаю и прилег на диванчике у себя в кабинете. Мама никогда не решалась потревожить его там, но в тот вечер почему-то заглянула — и выскочила бледная, с трясущимися губами.

— Антонина Сергеевна! Вызывайте «скорую»!

— Что случилось?

Бабушка горделиво выплыла из своей спальни, как всегда, величественная — седые волосы убраны в высокую прическу, губы поджаты, одна бровь чуть приподнята. Весь ее вид будто говорил: «Ну, что еще натворила эта дурочка?»

— Что ты кричишь, Наташа? Уже поздно, — она устало и снисходительно отчитывала невестку, — и Николаша устал, отдыхает. Людям нужен покой!

— Там Коле… плохо, — выдохнула мать и вдруг как-то странно сползла по стене, опустилась на корточки и горько заплакала, закрыв лицо руками.

В доме началась суета, пришли люди в белых халатах и увезли отца. В воздухе прозвучало слово «инсульт», словно пуля просвистела…

На носилках он лежал беспомощный, непохожий на себя: широко раскрытые невидящие глаза, на лице — гримаса страдания и рот как-то странно кривился на сторону.

И до самого утра в окнах их квартиры горел свет… В кухне пахло валерьянкой и валокордином и две женщины сидели рядом, утешая и поддерживая друг друга — впервые, наверное, за все годы, что им довелось прожить бок о бок.

Потом они по очереди ходили в больницу, подолгу просиживали у постели отца и возвращались, то вспыхивая радостной надеждой, то как будто в воду опущенные. За то недолгое время, что отец провел между жизнью и смертью, они стали очень близки, жили одними радостями и печалями.

Глеб не переставал удивляться: почему надо было случиться большому несчастью, чтобы родные, в сущности, люди поняли, наконец, что им нечего делить?

Отец скончался через неделю. Врачи оказались бессильны… Глеба в больницу так и не пустили. Мама с бабушкой были совершенно единодушны в этом вопросе: «Не надо травмировать ребенка!» Потом Глеб очень жалел об этом, хотя и знал, что отец так и не пришел в сознание.

Были похороны, и квартира впервые в жизни показалась тесной — так много людей пришли проводить отца в последний путь. Седые профессора и юные розовощекие студенты, аспиранты, бывшие ученики… Все они говорили о покойном много хороших слов, и по всему выходило, что они знали и любили его много лет. Среди них Глеб чувствовал себя просто неприкаянным! Особенного чувства потери он почему-то не испытывал, но было странное, почти абсурдное ощущение собственной вины за то, что почти не знал отца, ни разу не поговорил с ним по душам и даже проститься по-человечески не смог…

Много позже Глеб иногда думал: «Интересно, как бы отец смог принять перемены, что произошли всего через несколько лет? Он всю жизнь не только объяснял студентам преимущества социалистического строя и неизбежное наступление коммунизма, но и сам искренне верил в это, а тут — распад Советского Союза, крах системы, дикий капитализм начала девяностых, расстрел Белого дома, война на Кавказе… Всего за несколько лет устоявшаяся жизнь перевернулась с ног на голову! Может, и к лучшему, что не дожил».

Бабушка пережила его ненадолго. После похорон она несколько дней бродила по квартире, словно искала что-то важное и никак не могла найти. Она стала рассеянной, порой говорила сама с собой и не отзывалась, когда домашние обращались к ней, а потом слегла — и больше не встала.

После свалившегося несчастья мать совершенно растерялась. Она выглядела как человек, который пробудился внезапно от долгого сна и теперь не понимает, где находится. Друзья покойного отца устроили ее работать на кафедру — пусть всего лишь лаборанткой, но ведь жить как-то надо! Деньги совсем небольшие, но это все-таки лучше, чем ничего. Глебу было жаль ее — такую беспомощную, неприспособленную…