Виктория Борисова - Ключи от рая

Зойка почти бегом устремилась в темное чрево подъезда. Лампочка не горит, на лестнице, как всегда, воняет кошками и вчерашними щами, но сейчас даже этот запах показался ей почти родным. Она пташкой взлетела по крутым, выщербленным ступенькам на третий этаж, нащупала ключи в кармане куртки и распахнула дверь. Дома! Мамочки мои, снова дома! И живая! Хотелось плакать от радости.

В тесной прихожей было темно. Зойка чуть не споткнулась о мамины туфли. Странно. Если она уже дома, то почему тогда свет не горит? Вся квартира вдруг показалась такой пустой и холодной! Как будто даже вовсе нежилой…

Зойка сняла кроссовки и прошла в кухню. Щелкнув выключателем, она увидела, что мама сидит за столом, уронив голову на руки. Шея неловко вывернута, рот открыт, в пальцах зажата та самая проклятая записка… А на столе перед ней стояла бутылка водки — почти пустая.

Эту бутылку с криво приклеенной этикеткой Зойка помнила прекрасно. Еще бы — она уже полгода стояла в холодильнике! Мама купила ее на тот случай, если придется вызывать сантехника или электрика из ЖЭКа.

Сама она никогда не пила, даже по праздникам, больше того, просто на дух не переносила пьяных. Наверное, из-за Зоиного отца. Девушка замечала, что каждый раз, когда мама видела пьяного на улице, лицо у нее становилось жестким, злым и губы сжимались в нитку…

Осторожно ступая, Зойка подошла ближе. Было очень страшно: в первый момент ей показалось, что мама умерла!

— Мама… Мамочка, что с тобой?

— Кто здесь? Уйди… — промычала она, не открывая глаз. — Горе у меня… Такое горе!

От нее сразу пахнуло густым запахом перегара, но Зойка обрадовалась: жива! Она кинулась к матери и принялась трясти ее за плечи, повторяя:

— Мамочка, очнись, ну пожалуйста! Это же я, Зоя, твоя дочь, я здесь, все хорошо…

Ее тело показалось странно тяжелым. Голова безвольно моталась на шее, волосы растрепались, превратившись в бесформенный комок…

Наконец мама сумела открыть глаза, и во взгляде промелькнуло осмысленное выражение.

— Зоя? Это правда ты? — спросила она тихо и неуверенно, словно сомневаясь, что дочь действительно стоит перед ней живая и невредимая.

— Да, да, мама, это я!

Она протянула руку, коснулась пальцами ее щеки, словно хотела удостовериться, что это не сон.

Дальше произошло нечто невероятное: лицо мамы мелко задрожало, плечи затряслись, и Зойка с ужасом увидела, что она плачет. За всю ее жизнь такого не случалось ни разу…

Мать как-то странно всплеснула руками, обняла ее и крепко прижала к себе, словно хотела удержать и боялась, что она убежит. Она гладила ее голову, плечи, руки, бессвязно бормоча сквозь слезы:

— Зоинька… Доченька… Солнышко ты мое… Да что ж ты натворила, дрянь паршивая! Ты о матери-то подумала? Ну как ты могла… Почему сразу не сказала? Я что, зверь, что ли? Другой жизни тебе хотела, да, видать, так на роду написано…

Зойка рыдала, прижимаясь к ней всем телом, совсем как когда-то, когда была маленькой.

— Мама… Мамочка, прости меня, пожалуйста! — только и могла выговорить она.

Они долго просидели так — плача, обняв друг друга. И кажется, обеим стало гораздо легче… Когда мать немного успокоилась, она отерла слезы, поправила волосы — и вдруг спросила:

— Парень-то хоть симпатичный был?

Вот и ночь на дворе, и мама давно уснула, а Зойка все сновала по квартире, словно боялась забыть о чем-то важном, что надо было непременно сделать сегодня. Она старательно и долго жгла записку, долго возилась, отстирывая джинсы, потом, умаявшись, стояла под горячим душем… Ей все время казалось, что запах прелых листьев и влажной земли преследует ее, никак не смывается с одежды, въелся в поры ее тела. Хотелось избавиться от него, и она все терла и терла себя мочалкой, пока кожа не покраснела.

Наконец, совершенно обессиленная, Зойка еле доползла до кровати. Прикосновение прохладных чистых простынь было таким приятным! Она чуть улыбнулась, улеглась поудобнее, подложив ладонь под щеку… Хорошо было лежать так и знать, что все плохое и страшное осталось позади.

Никуда теперь она не пойдет и ничего делать не будет — ни с собой, ни с ребенком.

— Не бойся, маленький, — шепнула она, положив руку на еще совсем плоский живот, — не бойся, все у нас с тобой теперь будет хорошо!

Леша вернулся домой поздно вечером. Несколько часов он бесцельно бродил по улицам — так не хотелось возвращаться в этот дом, в эту опостылевшую комнату, где пришлось так долго бороться и страдать. Еще сегодня утром он был уверен в том, что все кончилось, а теперь получилось так, что он снова оказался обреченным на жизнь!

Ему было очень страшно. Столько раз он представлял свою смерть как освобождение, как возможность начать все заново, с чистого листа… Но последняя надежда отнята, и Леша чувствовал себя ограбленным, обманутым и опустошенным. Неужели тот, кто наверху, решил пошутить с ним так зло и жестоко?

Войдя в подъезд, он задержался на секунду у почтового ящика. Там, внутри, белело что-то… Это было странно: писем ему никто никогда не присылал. Сердце сжалось от нехорошего, тревожного предчувствия. Алексей даже сам удивился, почему так волнуется. Ведь, скорее всего, это просто очередная дурацкая реклама, или письмо бросили в ящик по ошибке.

Но успокоиться не получилось. Ладони вмиг покрылись липким потом, и маленький ключик все норовил выскользнуть из рук, как живой.

Один поворот… Другой… «Ну, открывайся же ты, наконец!»

И в самом деле — в ящике лежал тонкий белый конверт. Увидев на конверте знакомый мамин почерк, Алексей удивился еще больше. Мама всегда просто звонила по телефону — спросить, как жизнь, как дела, и, услышав дежурное «Все хорошо, все в порядке!», успокаивалась и сама спешила отключиться.

Значит, и впрямь случилось что-то из ряда вон выходящее! Пальцы дрожали, так что он не сразу смог распечатать конверт. На линованном листе бумаги, вырванном из школьной тетрадки, строчки бежали наискось и буквы налезали друг на друга. В тусклом свете лампочки, вкрученной в подъезде под потолком, читать было трудно, но Алексей упорно разбирал эти каракули, пока до него не стал доходить смысл произошедшего.

«Дорогой мой Алешенька! У нас случилось большое несчастье. Мы с Юрой попали в аварию на машине и сильно разбились. Он погиб на месте. Пишу — и плачу: как же мы без него теперь? А я только ногу сломала, лежу в больнице, и врачи говорят, что лежать мне тут еще долго, потому что перелом сложный. Когда ходить смогу — неизвестно. За младшенькими пока присматривает соседка Марья Васильевна. Она святой человек, даже в больницу ко мне приходила. Денег тебе посылать я теперь не смогу, — по крайней мере, какое-то время…»