Борис Могильнер - Березонька

Дверь приемной ректората, обитая черным, словно бы изъеденным оспой, дерматином, сверкала яркими строчками головок гвоздей по краям и диагоналям. Без стука открыл ее Давид Исаевич. Нарушая субординацию, он шел прямо к ректору. Он знал наперед, что проректор ему не простит такого небрежения к его персоне. Было бы лучше сначала толкнуться к проректору, но с ним Давид Исаевич уже несколько раз обсуждал вопрос, но так и не решил ничего. А хотел Давид Исаевич немного: чтобы выделили один день в неделю всецело в распоряжение его факультета. Не полный, разумеется, а его вторую половину, после окончания академических занятий, чтобы в эти считанные часы никому не позволяли, кроме отделений факультета общественных профессий, занимать аудитории, учебные кабинеты, актовый зал. Просьба Давида Исаевича всегда вызывала снисходительные улыбки. Горячась, как обычно в таких случаях, и не замечая, что он преувеличивает, Давид Исаевич старался сейчас доказать ректору, что это единственный выход из создавшейся ситуации. Молодой ректор почувствовал, что самолично не преодолеет упорства Давида Исаевича, и пригласил на подмогу проректора.

К концу разговора рубашка Давида Исаевича была мокрая от пота. В кожаных креслах Давид Исаевич каждый раз, приходя сюда, чувствовал себя неуютно. Нынешний же, экспромтный визит в ректорат оказался труднее всех. Хотя начальники и пообещали пойти ему навстречу и по возможности удовлетворить его требования. Давид Исаевич вдруг задумался: может, в самом деле факультет общественных профессий слишком много места занял в институте?..

…У стенда своего факультета Давид Исаевич немного задержался: его теперь интересовал учебный план этого необычного факультета, в разработке которого он, Давид Исаевич, принимал самое деятельное участие. Теперь, после сражения в кабинете у ректора, Давид Исаевич каждый пунктик в плане разглядывал придирчиво. Но план все равно выглядел притягательно, как всегда — и внешне, и по сути дела. На самом деле хороший план, густой. Работы вдоволь. Прежде Давид Исаевич не так явно замечал это — действительно, пожалуй, много отделений на факультете. Да ведь все нужно. Тут тебе и студия рисования, и студия художественного чтения, и хореографическое отделение, и автомобиль изучают, и техническое моделирование, и подготовка руководителей всевозможных спортивных секций, пионервожатых… Каждое из отделений факультета работает два раза в неделю. Много это или мало? Кстати, все предусмотрено: лекции, лабораторные занятия, практика. Иначе и быть не может. Человек ведь получает вторую профессию! Специальность! Хорошо это или нет? Наверно, все же это целесообразно, если в школу придет не только специалист-предметник, физик, математик или словесник, но и профессионал, который в состояний быть организатором пионерской или иной внеклассной работы. Наверно, все-таки не очень велика плата за все это.

За спиной Давида Исаевича послышался вкрадчивый шепоток:

— Хорошо вас подкармливают, однако. Растет брюшко-то.

Резко обернувшись, Давид Исаевич убедился: да, это она, Анна Арнольдовна. И он попытался неуклюже отбиться:

— Что вы, доброкачественная опухоль.

— Кабы не переродилась. Бойтесь! — Анна Арнольдовна ласково погрозила пальчиком. — А почему вы здесь, не в театре? Или за нос супругу водите, фальшивые координаты даете ей?

— Зачем? — возразил недоуменно Давид Исаевич. — В ректорате задержался.

— Злоупотребляете горячностью своей, друг мой, — ворковала Анна Арнольдовна. — В первую очередь такт и еще раз такт. Мудрые люди даже, извиняюсь, гадости делают вежливо.

— Позлить меня хотите?

— Пока нет. Но нельзя же требовать, чтобы все во всем соглашались с вами. Недруг поддакивает, доброжелатель — возражает.

— Все равно драку затевать придется.

— Значит, опять атакуют вас? — насторожилась Норшейн. — Разные столоначальники?

— Начхальники, — поправил Давид Исаевич.

— Осторожнее со словами, на всякий случай. И не думайте, что это оппозиция вам. Просто — позиция. Будьте спокойней. Если всякую еду к сердцу принимать станете, вас ненадолго хватит.

— Откровенно говоря, надоело против ветра плевать. Утираться не успеваешь, даже широким полотенцем. У меня никаких прав, только обязанности.

Давид Исаевич недовольно поморщился.

— Постараюсь вам подсобить, — Анна Арнольдовна слегка прикоснулась рукой к плечу Давида Исаевича.

— Это уж кое-что значит. Одним сочувствующим больше.

— Ликовать рановато. Я ведь только председатель месткома, да и художественного совета, правда…

— Но не менее того…

«Вот человек делает полезное дело, — убеждала себя Анна Арнольдовна. — Как же это не замечать, не поощрять, не помогать ему? Разве это по-хозяйски?» Она взглянула в лицо Давида Исаевича, очень нерусское, асимметричное, с большим кривым носом и обиженно выгнутыми губами. Каждый раз она находила в нем те или другие привлекательные черты. И это приятно волновало ее. «Бессребреник, — думала она. — Такую махину тащит, сколько сил на факультет общественных профессий кладет и ни копейки за это не получает. Вот это — коммунист! Почему же к нему некоторые относятся с предубеждением, порою даже пренебрежительно, во всяком случае, не с той долей уважения, какую он заслуживает? Почему? Ведь и преподаватель он неплохой».

— Смотрите, не провалитесь сегодня. Без меня, — произнесла кокетливо Анна Арнольдовна.

— Все еще сердитесь?

— Смирилась. Ничего не попишешь: схватка — кто наверху оказался, тот и прав.

С крыльца спустились вместе. И вперед пошли рядом.

Погода портилась. Солнце прочно скрылось за густеющими облаками, которые старались непременно взгромоздиться друг на дружку: видимо, на чужом хребте плыть легче, даже в небе. Подул свежий ветерок. Под ногами асфальт покрылся крупными крапинками — срывался дождик.

— Вы как критику переносите, Давид Исаевич? — неожиданно поинтересовалась Анна Арнольдовна.

— Не люблю ее, окаянную, — рассмеялся Давид Исаевич.

— Жаль. Собираюсь кое-что сказать вам.

Слова ее грозили, а глаза не обещали ничего злого. Они выражали полную преданность.

Немного погодя Анна Арнольдовна, как бы размышляя вслух, значительно произносит:

— Кулаками камень не раздолбишь.

— Вы наотмашь, — подсказал Коростенский в тон ей. — С оглядкой да с опаской ничего не добьешься.

— А отношения с вами? Их омрачать нельзя. Они должны быть на высшем уровне!

— Я еще в состоянии переварить правду.

— Вот и ладненько, — ворковала Анна Арнольдовна. — Стиль ваш не нравится мне, Давид Исаевич. Ну что это за работа — все сам да сам. Как будто если не вы, так никто. Вот сейчас, например, послали бы кого-нибудь в театр.