Яков Ершов - Подростки

Я отвернулся.

Все-таки я выведал, о каких капризах Тамары и Бори говорила Ольга Федоровна. Действительно, пустяк. Взрослые всегда готовы из мухи слона изобразить. Просто они хотели на уроках сидеть вместе. Потому что Боря помогает Тамаре. Он сильный. И по математике и по физике. А у нее как раз тут пробел. Понятно, когда вместе сидишь на уроках, помогать легче. Тут же можно объяснить, если что неясно. Но Ольга Федоровна их не поняла. Посчитала просьбу за каприз. Конечно, я ее не осуждаю. Ей тоже с нами не легко. Сделаешь поблажку одним, и другие запросятся. И получится, как сейчас, после этого Нининого фокуса. Все вдруг захотели меняться местами. Директор приходил, уговаривал.

А Тамара и Боря иначе поступили. Стали оставаться после уроков. Конечно, им хорошо. У них дружба. А у нас с Ниной вражда. Хотя я против нее абсолютно ничего не имею. Настроение у меня все же испортилось. Боря сразу это подметил. И когда мы вышли из школы, сказал:

— Не печалься о своей Нине. Пойдем лучше с нами. Мы с Тамарой в кино собрались.

А я тогда еще и не печалился. Тем более о Нине. Просто скверно было на душе. И я согласился. Пошел с ними в кино. С тех пор и повелось. Куда они, туда и я. Дружба — водой не разольешь. Тамара — девчонка общительная, веселая. В художественной самодеятельности участвует. Два года в музыкальной школе училась. Еще до смерти отца. А Боря тоже на баяне пробует. Ну и я с ними за компанию: на гитаре стал играть. Нас так и прозвали — «музыкальное трио».

Все, кажется, наладилось. Только, с тех пор как Нина пересела от меня на другое место, порою после уроков или по вечерам, выполнив домашние задания, уходил я в старый парк, на берег озера. Там, в тишине, мне было лучше. Я понимал, что у Бори и Тамары свои разговоры, свои интересы, и старался не докучать им. В парке из ребят меня редко кто мог увидеть. Лишь отец знал об этом моем убежище. Закинув удочку, сидел я на одном месте, наблюдал и мечтал.

Осень стряхивала пожелтевшие листья с деревьев. По-разному расставались они со своим потускневшим, когда-то зеленым нарядом. Одни сбрасывали листья легко и свободно, словно те все лето были им в тягость, и теперь легкого ветерка достаточно, чтобы маленькие парашютики, как желтые мохнатые снежинки, посыпались на землю, устилая ее пушистым и шуршащим ковром. Такие деревья я относил к числу капризуль и недотрог, модниц, которые то и дело меняют наряды, и, чуть задержались в одном платьице, им уже и не по себе, они уже и печалятся и плачутся на свою судьбу. Ведь и люди встречаются такие. Вон взять хотя бы Светку Пажитнову. Каждый вечер вылетает на улицу в другом платьице, с новой косынкой на голове или с новой лентой в косах. И когда только успевает переодеваться да причесываться!

Но есть деревья, для которых их зеленый наряд настолько дорог, что и поздней осенью они не хотят с ним прощаться. И солнце иссушит их листья, и мороз отнимет зеленый цвет — цвет молодости, и высветлит, выжелтит их. И ветер нещадно рвет их и треплет. А деревья все держат их, берегут, не пускают. Так и стоят они до весны, играя сережками созревших уже семян и шурша пожелтевшими сухими листьями. И только тогда, когда пригреет солнце, набухнут почки и проклюнутся новые листочки, только тогда разрешают они уставшему за зиму и уже смирившемуся с неудачами ветру испытать наконец радость победы и один за одним унести золотистые пластинки и сережки в чернеющее первыми проталинами поле.

Под стать таким деревьям у нас в классе Борька Мухин. Как упрется в чем, вовек его не собьешь. Не отступит, пока не настоит на своем.

А есть деревья с другим характером. Такие мне особенно нравятся. Они отличаются завидным постоянством. Они, как вот эта елочка, никогда не меняют свой наряд. Осенью какой бы ни бушевал ветер, как бы ни налетал, — запутает, закружит елочка его в своих иголках. И утихомирится суровый великан и уже не рычит, а только вздыхает удовлетворенно: ух, ух! Зимой бережет елочка свою зелень от чужого глаза, прикрыв ее белым снегом.

А ранней весной елочка лишь отряхнет берегшие ее снежинки, умоется свежим майским дождем и словно обновится, помолодеет. За лето прибавит она свежих зеленых иголочек, вытянется вверх и еще стройнее, еще красивее станет.

Такой хотелось бы видеть мне Нину Звягинцеву. Очень она похожа на елочку по всему облику своему. Всегда после уроков в зеленой шапочке, так понравившейся мне, и в неизменном сереньком с белыми полосками платьице. И выросла она уже из него и вытянулась. Сколько раз любовался я ею тайком от всех и от себя! Стоит она с кем-нибудь из подружек у окошка в школьном коридоре, как цапля на своих голенастых ногах. Поднимет ногу, носком одной туфельки каблука другой туфельки коснется. И совсем уж тогда на цаплю похожа. Шейку вытянет, глазки так и сверкают. Радости в них и счастья на весь мир хватит.

Такой виделась она мне в моих мечтах. И знаю ведь, что другая она, взбалмошная и вздорная, никогда не угадаешь, что вдруг выкинет, а вот размечтаюсь и бог весть что себе воображу. С тех пор как Нина опозорила меня, заявив при всем честном народе, что я ей в глаза заглядываю, старался обходить я ее стороной. Зато появилась у меня другая привычка: в воскресные дни мог я часами сидеть на берегу озера с удочкой и глядеть, как отражается мир в его чуть зеленоватой глубокой воде. Иногда мне казалось, что я вижу в бездонной глубине то, что искрилось в Нининых глазах, когда они были добрыми.

Это сравнение особенно поражает меня вот в такие, как этот, тихие часы. Вода в озере светлеет, и видно глубоко-глубоко, и если дать волю воображению, то можно проследить не только за тем, что делается сейчас в школе, но даже узнать, как сложится жизнь нашего класса. Вон там, в глубине, кто-то скромно шагает, опираясь на тросточку. Время клонит его к земле. Да это же Виталий Витальевич, математик из моей первой школы. Он доведет свой класс и уйдет на пенсию. Жаль Виталия Витальевича. Я любил его, наверное, больше всех на свете. Конечно, после папы и мамы, братика Ефимки и… и… еще кое-кого. Я даже не знаю, что полюбил прежде: математику, а потом Виталия Витальевича или, наоборот, Виталия Витальевича, а потом математику. Но, наверное, не будь Виталия Витальевича, не было бы и Сережи Нартикова — участника всех школьных, районных и городских математических олимпиад.

А вот что-то сверкнуло на поверхности, такое яркое, серебристое. Ах, это моя теперешняя соседка по классу Светка Пажитнова. Эта сразу же по окончании школы выскочит замуж. Тут и гадать нечего. Уже сейчас тайком губы подкрашивает. И сразу пойдет к закату ее звезда. Все, к чему в жизни стремилась, уже достигнуто.

«Уж не жду от жизни ничего я», — усмехаюсь я грустно. Но почему-то нисколечко не пожалел о Светке. С этой все ясно.