Яков Ершов - Подростки

— Твоя правда, виноват, — отбивался Назар Павлович. — Понимаю, что завод еще мало сделал для наших ребят.

— Отцы и в школу редко заходят, — твердила свое Прасковья Никитична. — На родительском собрании одни женщины.

И опять голос Назара Павловича:

— А я о чем толкую? На заводе мы дрожим за каждый грамм металла. И правильно, что дрожим, экономим. А сбился с пути парнишка — все проходим мимо. Пусть отец с матерью отвечают. А уберечь парня от ржавчины, вырастить твердым в убеждениях — не общее ли дело. Ведь все они наши сыновья. Шутка ли сказать: сыновья Москвы!

Мне понравилось, как сказал Назар Павлович, и я выглянула в коридор.

— Уже уходишь? — спросил Сережа. В голосе его мне послышалось сожаление.

— Да, пора.

Пока я одевалась в коридоре, к Нартиковым заглянул еще один гость — старый рабочий Петр Прохорович Моисеев. Я знала: он уже на пенсии, а все не бросает цех. Должность ему специальную придумали: инструктор по прогрессивным методам труда.

— Э-э! — увидел нас с Сережей Петр Прохорович. — Молодежь слетается.

— Наоборот, улетаем, — уточнила я.

А у Назара Павловича в тот день, верно, одна думка была.

— Послушай, Петр Прохорович, — обратился он к старому другу. — У тебя ведь пять сыновей, пять сорванцов росло. Как ты с ними управлялся?

— А никак, — ответил старик. — Никак. Росли себе, и все. Мы с матерью трудимся, и они с детства к труду льнули. Я их не оговаривал. Боже упаси! Это сейчас иные бабки как барчуков своих внучат от всего оберегают. А я не говорил: «Не тронь, ты еще мал, тебе еще не под силу». Хочешь — помогай. Хоть щепку тащи, хоть гайку завинчивай. По дому они у меня всегда сами справлялись: утюг починить, пробки сменить, водопроводный кран исправить. Тут моей заботы не было. Зато все в мастеровые потянулись. Гляди-ко: обскакали отца, а от завода никуда не ушли. Говорят, сыновья да дочки образованные пошли, куда им наша черная работа. Ан, все институты пооканчивали, а каждому место на заводе нашлось. Про меньшого я сильно сомневался: математик, на счетных машинах цифирь считает. Думал: все, этот уплывет в какую-нибудь отвлеченную науку. Так нет же: наука на завод пришла, и он теперь тут же этими счетными машинами заведует.

Я попрощалась с Назаром Павловичем и Прасковьей Никитичной. Поблагодарила за чай, за варенье. А Сережку оттащила в сторонку.

— Ты теперь у меня в долгу, — шепнула на ухо. — У нас ведь ни разу не был. Приходи. Посмотришь, как я живу.

А он старое вспомнил:

— Ты же меня терпеть не можешь.

Вот ведь зловредный. Что с ним было делать?

— У-у, злюка! — сказала я. Шлепнула ласково его ладонью по щеке и выскочила за дверь.

А Борька не показывается. Не хочет видеть никого из старых друзей. Чудак. Вернувшись из колхоза, когда подготовительная работа к летней практике была закончена, Боря дважды беседовал со Скороходовым. Чем закончился их разговор, не знаю, но Боре, кажется, не стало легче.

Решила его найти. Три дня после уроков бродила по улицам нашего микрорайона. Нет нигде. Но я упрямая. Куда, думаю, он мог деться: в одном городе живем, по одним тротуарам ходим. Встретила его неожиданно. Смотрю: впереди маячит знакомая фигура. Еле догнала. Кричу:

— Боря!

Услышал, остановился. А я подбежала и слова вымолвить не могу. Все подходящие, заранее продуманные слова из головы выскочили.

— Боря, — говорю наконец, — ты не думай, что мы к тебе плохо относимся. Мы, наоборот, хотим понять тебя. И без тебя очень плохо.

— Что ты, Нина, — отвечает он. — Я ничего такого не думаю. И какое я имею право так думать? Просто я уже отстал от класса.

— Боря, — говорю я. — Мы все тебе хотим помочь.

А он смотрит смущенно в сторону и отвечает:

— Спасибо, Нина. Ты очень хороший друг. И в классе у вас (он так и сказал: «У вас», — и меня это больно резануло по сердцу) много хороших товарищей. Я вас часто вспоминаю. Только никакой помощи мне не надо. У меня все налаживается. Вот на завод собираюсь поступить.

— Не поступил еще?

— Собираюсь.

Выходит, все правильно, разговоры-то эти: не вернется он в класс. Так мне жалко его стало, что я (откуда смелости набралась!) приподнялась на цыпочки и чмокнула его в щеку:

— Боря, милый, возвращайся в класс!

Он вздрогнул весь, но сдержался.

— Не могу, — говорит. — Не от меня это зависит. — И заторопился: — Прости, я спешу. Встречу назначил с одним человеком.

И ушел. А я долго стояла и смотрела ему вслед. Сил не было с места сдвинуться. Мне показалось, что во все время нашего разговора он о чем-то другом думал, будто спорил сам с собой. И взгляд такой тревожный, виноватый. Нет, слукавил он, когда сказал, что все у него налаживается! Плохо ему, очень плохо. А я ничем не могла ему помочь. Правда, нам с Сережей после долгих поисков удалось разыскать рыжего паренька, капитана дворовой команды. И тот обещал привести в школу всех своих друзей-футболистов. Сказал, что у них к Боре свои претензии есть. Какие еще претензии?

Думала: поговорю с Борей, и полегчает на душе. А стало еще тревожнее. Не раз я порывалась зайти к Боре на квартиру, поговорить с его мамой — Анной Прокофьевной, разузнать все поподробнее. Обрадовалась, когда встретила Анну Прокофьевну в коридоре школы. Зачем-то приходила она. Я не стала расспрашивать. Вышли из школы вместе. Разговор, конечно, о Боре. Что он, и как у него?

— Вроде бы он не изменился, — говорит Анна Прокофьевна. — И ласковый такой же, и предупредительный. Посерьезней разве стал, поугрюмей. Так и раньше ведь мы трудно жили. Со мной он делится, все рассказывает. Кроме самого главного. Никак не добьюсь, что там произошло с ним у Беловых. Уж я просила и молила его. «Пожалей, — говорю, — хоть ты меня. Меня и Катю, сестренку». «Мама, — отвечает. — Потерпи. Все тебе скажу. Лет через десять. А сейчас нельзя». — Она вздохнула.

— Честный он у вас, — сказала я.

— Чего?

— Честный, говорю, он у вас. Врать не станет. Значит, в самом деле сказать не может.

— Да. И страдает через это.

От Анны Прокофьевны я узнала, что в доме у них большие перемены. Муж ее, Борин отец, от выпивок стал воздерживаться.

— Недавно пришел трезвый. Борис на кухне ужинал. Кивнул отцу головой. Но молчит. А тот ходит из кухни в комнату и обратно, делает вид, что занят чем-то. Ходит, покрякивает. Только и слышно: «Кхе, кхе».

Потом все же не утерпел, подошел, сел напротив сына.

«Как же нам быть-то, сынок?»

Борис молчит. Отвернулся. Больно ему смотреть в заискивающие, виноватые глаза отца.

«Мне ж объяснить надо, — толкует ему отец. — На заводе спрашивают, что с сыном? Меня винят. Я, понятно, виноват. Недосмотрел. За собой недосмотрел».

Борис резко поднялся, но сказал просто, без нажима: