Яков Ершов - Подростки

— А ты молодец, Нинка, — перевела на другое разговор Тамара. — Такую музыку в своем чемоданчике привезла! Без нее было б скучнее. Я, когда еще в электричке ехала, смирилась с тем, что придется скучать. Ко мне и сейчас стесняются подойти. Из-за Бори.

— Пустое ты говоришь, Тома. А если музыка моя понравилась, могу одолжить на время. Благо, сама взаймы взяла. И ленты насобирала с бору по сосенке. Только где ж ты слушать будешь? Дома-то у тебя…

Сказала и осеклась. Но Тамара не придала моим словам значения. А может, думала совсем о другом.

— Погоди, — оживилась она. — Мои завтра в гости уйдут. Заходи сразу после уроков. Все записи прокрутим.

Возвращались в город с ярким румянцем на щеках, веселые, отдохнувшие, будто снявшие с себя бремя недельных забот. Ни одного грустного лица.

Как условились, в понедельник я забежала к Тамаре сразу после уроков. Установила и включила магнитофон. Песни следовали одна за другой. И одна другой краше. Мы и смеялись, и вздыхали. Наконец, кажется, притомились.

— А знаешь, Тома, — сказала я. — Мы ведь с Сережей недавно снова в подшефный колхоз ездили. О Боре там спрашивали. Такие записи сделали! Все его очень хвалят.

— Дай послушать.

— А ты не обидишься?

— Ну, что ты! Не маленькая.

Я поставила ленту, включила магнитофон. Прослушали рассказы мальчишек, Бориных подопечных из дворовой футбольной команды. Потом записи, сделанные в колхозе.

— Хороший он парень, Боря, — сказала Тамара. — До сих пор не пойму, как все произошло.

— Ты должна, обязана понять, Тамара, — убеждала я. — Все припомнить, все, до малейшей детали. Я думаю, от тебя многое зависит. Мы с Сережей были у тети Груни. У нее Боря хотел снять комнату, как он говорил, для двоюродной сестры из Калуги.

Тамара насторожилась.

— У него, по-моему, нет двоюродной сестры, — сказала она. — Тем более в Калуге.

— Нигде нет. Я это теперь твердо знаю. А для кого же он комнату снял? Вот послушай, что нам тетя Груня рассказала. Мы незаметно для нее все на магнитофон записали.

Рассказ тети Груни Тамара прослушала в грустном молчании. Вдруг она вскочила со стула, крикнула:

— Все вспомнила, все поняла! Это я, я виновата! Это он из-за меня все сделал. Нина, Ниночка! — И заметалась по комнате: — Я не могу! Я должна, обязана все рассказать.

Она схватила с вешалки плащ, накинула его на плечи. Потом, чуть успокоившись, присела на кушетку, взяла меня за руку.

— Я сказала ему, — торопливо заговорила она, — что тяжело мне дома, что готова уйти куда глаза глядят. В сердцах сказала, после ссоры с отчимом. Они такие разные: папа и Василий Степанович. Папу я не могла забыть. А Боря, добрая душа, предложил: ну и уйди. Я подумала, он шутит. А он и комнату подыскал, и чемодан унес. Чудак! Разве так можно? Я и маму не могу бросить. Да и сама еще учусь. На что я жить буду? Глупости какие-то. А вот что вышло из-за одного неосторожного слова. Надо бежать. Надо спасать Борю. Из-за меня все это… А он теперь боится правду сказать, чтобы мне не было хуже.

Тамара засобиралась. Я закрыла магнитофон, и мы вышли вместе. Через полчаса мы были у Скороходова. Его не удивило наше появление. Скорее всего, он ждал Тамару, надеялся, что она придет. А Тамара, распахнув двери его кабинета, стояла на пороге, не имея силы войти, и только шептала:

— Это я, я во всем виновата. Это из-за меня он все сделал.

Кирилл Петрович успокоил ее, усадил на стул.

— Боря при переезде на новую квартиру спросил, в каком чемодане мои вещи, — рассказывает Тамара. — Я не придала этому значения.

Она говорила тихо, но страстно и убежденно. Знала, что только правда может выручить Борю.

Да, теперь она поняла, что, щадя ее, Боря взял на себя вину за поступки, которых не совершал. Она в этом уверена. Она знает: то, о чем она скажет, может повлиять на всю ее жизнь, что очень больно будет маме, но она думает, что только правда поможет им всем.

Тамара выпрямилась и открыто и смело посмотрела на Кирилла Петровича, подчеркивая этим, что вся она перед ним как на ладони и ей нечего бояться.

— Да, — подтвердила она, — я жаловалась Боре, говорила, по глупости, конечно, что в пору бежать из дому. Я не могла забыть отца. А тут еще постоянные упреки отчима, грубость, нежелание считаться не только с моим, но и с маминым мнением. Мама покорно все терпела. Я ее понимаю. Она хотела создать новую семью. А я не могла терпеть. Но не было сил и покинуть маму, оставить ее одну с этим… — Тамара остановилась, не решаясь произнести слова осуждения.

— Мне было плохо, очень! — продолжала твердить она. — По-моему, и маме тоже. Я любила ее и не хотела обижать. Мы так хорошо жили! Раньше. При папе.

— Но мы, кажется, уклонились в сторону от главного, — напомнил Скороходов. — Я ведь многое знаю.

— Нет, нет, — торопливо отозвалась Тамара. — Напротив, приблизились. Вот сейчас. Я все-таки хочу вам пояснить то, что самой, пока Нина не надоумила, не было ясно… То, что я говорила в пылу, в горячке, Боря воспринял как истину. Теперь я вижу, он искренне хотел мне помочь. У него ведь тоже дома плохо. Так хоть мне облегчение сделать!

Кирилл Петрович встал, подошел к окну.

— Пожалуйста, — попросил он, — еще один вопрос. Речь идет о чемодане. При чем же тут чемодан с чужими вещами?

Тамара в нерешительности оглянулась. Она словно ждала чего-то.

— Чемодан? — переспросила она. — Разве я не сказала? Тогда я не придала этому никакого значения. Боря попросил, чтобы я все свои вещи уложила в один чемодан. Я только усмехнулась тогда. Сказала, что они и так в одном чемодане. И показала его, мой коричневый чемодан. Мы с мамой купили его, еще когда я собиралась в пионерский лагерь «Светлана».

— Простите, — перебил Кирилл Петрович, — в доме два одинаковых чемодана?

— Да, конечно, — машинально ответила Тамара. — У нас два одинаковых чемодана. Мама купила их в один день и в одном магазине. Она искала чемодан для меня, для лагеря. Нашла. Он ей понравился. Прочный, вместительный. Хороший чемодан не всегда достанешь, и она взяла сразу два. Для меня и для папы.

Мне показалось, что Тамару смущает мое присутствие, и я хотела уйти. Но Кирилл Петрович остановил меня.

Они долго проговорили в тот вечер. Тамара очень волновалась. Все спрашивала:

— Как же так? Что будет с Борей? Ведь я, я одна во всем виновата.

Постепенно она успокоилась и, как мне показалось, поняла свою ошибку.

— Да, да, — говорила она. — Я согласна. Не посоветовалась, не позвала на помощь. Но я была одна, совсем одна. И только Боря, как мог, старался мне помочь. И сам попал в беду.

На другой день я снова была у следователя. В качестве свидетеля. Кирилл Петрович разговаривал с Борей. Тот продолжал твердить свое: взял, бес попутал, я один виноват. Тогда Кирилл Петрович включил магнитофон. Взволнованный голос Тамары, прозвучавший с магнитофонной ленты, вывел Борю из равновесия.