Елена Борода - Я тебя никогда не прощу

– Я знаю, что это такое! – огрызнулась Инна.

Потом нос у неё задрожал, губы расползлись в стороны, и она заплакала.

– Ты вот оскорблённого из себя строишь! Подумай, мне каково! Это спонсорские деньги! Там два миллиона с лишним! Где их искать теперь? Меня уволят! А если возмещения потребуют? Я же не расплачу-у-усь!

Она зарыдала громче.

Конечно, вряд ли она хотела меня специально разжалобить. Но меня всё равно бесят люди, которые чуть что – сразу кидаются в слёзы. Как будто все сразу обязаны им посочувствовать и их пожалеть. Можно подумать, те, кто сильнее, в сочувствии не нуждаются!

– Хватит реветь! – резко сказал я.

Инна быстро вытерла слёзы. Но не потому, что я на неё рявкнул, а потому что услышала из коридора голос завуча. Я тоже его услышал.

– Всё, теперь меня точно уволят! Тебе запретили даже подходить к кабинету! – зашептала Инна. – Что теперь делать? Вот что?

В её голосе уже звенели нотки истерики.

Я открыл дверцу одежного шкафа и вошёл внутрь. Как в другую комнату.

Очень вовремя я это сделал, потому что завуч появилась в дверях.

Инна, разумеется, заткнулась, набила рот арахисом. Успокаивает он её, что ли?

Я всё видел, подсматривая в щель между дверцами шкафа.

Завуч остановилась напротив своей двери, распустила шарф и достала ключ.

Я не знаю ни одной женщины, которая с первого раза выудила из своей сумочки нужную вещь. Главное, никакой разницы, будь у неё крохотная сумочка, необъятная сумка или рюкзак. Копаются по полчаса, отыскивая какую-нибудь помаду или расчёску.

Все, кроме нашей леди Сталь. Движения её отточены, руки цепки, а глаз намётан.

Так вот, достала она свой ключ, но дверь открывать не спешила. Повернулась к Инке и заговорила:

– Ничего нового со вчерашнего дня?

Инка помотала головой.

– Плохо! – завуч вздохнула. – Что твой Витальевич говорит?

– Предполагает, что кто-то видел, где я спрятала карточку.

– Может, и видел. Это же надо было додуматься: приклеить её к…

Инна закашлялась. Поперхнулась своими глазированными орешками.

Леди Сталь похлопала по стенке, задумчиво её оглядывая. Что-то, по её мнению, с этой стеной было не так. Что именно, я видеть не мог. К тому же я находился в тесном соседстве с Инкиным бирюзовым пуховичком, от которого невыносимо несло цветочными духами. Ещё немного, и у меня начнёт раскалываться голова.

Я зажал нос и чихнул. Беззвучно. Но головой при этом стукнулся о стенку шкафа. Завуч услышала:

– Что это?

– Ветер, – прохрипела Инна. – Простите, Вера Васильевна.

Голос у неё ещё не восстановился после приступа кашля. И хорошо, потому что эта её хрипота отвлекла леди Сталь от главного.

– Воды выпей, – посоветовала она.

Потом отперла, наконец, дверь и прошла к себе.

Инна покосилась на шкаф, то есть, на меня, и последовала за начальством.

Я осторожно выбрался из укрытия. Чихнул ещё раз, снова бесшумно. Едкий у Инки парфюм. Надо сказать ей, что духами не поливаются, а роняют на кожу несколько капель, и вообще чувство вкуса – это чувство меры. А то они со своим Убогим Витальевичем совсем не разбираются в парфюмерии.

Я не утерпел и посмотрел на стену, которую охлопывала завуч Вера Васильевна. Нормальная стена. Времени на детальное исследование у меня не было, я по обыкновению мысленно сфотографировал её и тихонько покинул приёмную.

Леся

А у души моей крылья бабочки…

Вдохновение – уважительная причина, чтобы пропустить первый урок, не так ли?

Крылья бабочки, значит.

Какая рифма к слову «бабочки»? Нету рифмы. Не найду. Это потому что рифма, как её… Дактилическая, вот! Такие рифмы самые сложные, нам Полинка объясняла. Бабочки, лампочки, тапочки…

Нет. Все неточные. Нету рифмы к слову «бабочки». Хотя Маяковский наверняка придумал бы.

Обожаю Маяковского! У него есть строчки, от которых я просто растворяюсь: «Что может хотеться этакой глыбе? А глыбе многое хочется…»

Прямо про меня. Я тоже глыба. И я тоже хочу, чтобы меня любили.

Маяковскому хорошо, ему можно быть глыбой. Он мужик, притом очень красивый. А если тебе пятнадцать, и ты весишь под восемьдесят кг…

Вот почему я никому не говорю, что пишу стихи. Даже Тимке. Глыба может много чего хотеть, но чтобы глыба говорила стихами…

Пишу, называется. Уже два часа бьюсь с одной строчкой.

А у души моей крылья бабочки.

Так бывает. Прилетит в башку строка. А дальше – ноль буков, хоть ты тресни!

А может, ну её, эту рифму? Полинка говорит, что стихи – это не обязательно чтоб складно. Ей виднее, она преподаёт историю искусства. И про искусство знает всё. Или почти всё.

Верлибр – это обнажённый образ, — сказала она. Верлибр – это свободный стих, если кто не знает. А обнажённый – это голый, безо всего, понятно, да?

Крылья бабочки. Да. Обнажённый образ. Куда уж обнажённей. Только если я кому-нибудь это прочитаю, меня засмеют.

Толстая уродина пишет стихи. Толстая уродина о чём-то мечтает. Такими они и бывают, толстые уродины: в очках, с брекетами и неземной тоской в глазах.

Нет уж! Лучше я буду злой толстой уродиной, самой уродской уродиной на свете! Я не стану носить брекеты. И длинные юбки, чтобы скрыть свои ляжки, носить не стану! Пусть все видят, что я не боюсь быть глыбой! А если кого-то что-то не устраивает, пусть скажет мне об этом! Если не побоится.

А у души моей…

Фиг с ним, пусть так и остаётся. Не получилось стихотворение.

Тимофей

Я увидел Леськину куртку в раздевалке только после обеда. Мне осталось отсидеть каких-то два урока: один трудный, другой скучный. Поэтому все два урока я рисовал комиксы.

Исчеркал четыре страницы, придумывая новую историю про светлячка Самсона. Это мой постоянный персонаж, я его придумал давно, когда у Стёпки с Пашкой болели уши, их надо было успокоить и отвлечь, и я придумал сказку. Так, чушь, конечно, но светлячок прижился в моей голове, и я теперь придумываю про него комиксы.

Сегодня светлячок Самсон помогал принцессе Лее, которой коварный Дарт Вейдер стёр память. Да, персонажи были из «Star Wars», но мне лень было выдумывать своих.

От Леськиных одноклассников я узнал, что она сегодня дежурит после уроков. Пошёл поддержать.

Я видел, как Леська вышла из класса и потопала по направлению к туалету, размахивая тряпками, которыми вытирают доску. Решил сделать ей сюрприз. Забежал в класс и залез в шкаф.

Шкафы сегодня меня преследуют. Шкаф – это икона сегодняшнего дня. Шкаф – моё убежище и укрытие, мой ящик с сюрпризом и портал в другую реальность. Надо подумать о том, чтобы устроить себе спальное место в шкафу. Провести туда освещение, наладить вентиляцию, натаскать еды и воды…

Развивать тему дальше я не смог: дверь скрипнула, и в класс вошли. Но не Леська.