Николай Студеникин - Невеста скрипача

А вот мать его писала часто и длинно. Последнее ее письмо Шурик получил перед самым отъездам из части. Опоздай она на один день, и Шурик бы не узнал:

что мать жива-здорова,

что на работе у нее все хорошо, только замучили дежурства вне очереди, и больные нынче пошли очень уж капризные и требовательные,

что по ночам у матери болят руки и не дает ей покою поясница, простуженная еще тогда, когда мать работала на железной дороге проводницей,

что умер дядя Григорий, старший брат матери, гармонист, балагур и веселый пьяница,

что мать крепко обиделась на родню — дядину жену и их дочерей с мужьями.

«…схоронили мы Григория дядю твоего хорошо, — писала она, — обмывали и обряжали его мы с Мотей она тебя помнит маленького за это нам был почет с их стороны и к нам подлизывались а на поминки Мотя не пошла и я не хотела зная их хитрости как они моют после меня посуду и вилки отдельно с хлоркой но пришлось родная кровь выпила я чуть а рис у них непроваренный был и с овсом и с камушками…»

Шурикова мать несколько последних лет работала в онкологическом отделении городской больницы санитаркой. Все родственники, кроме дяди Григория, который был беспечным человеком, почему-то считали, что рак заразная болезнь, и встреч с матерью избегали, а это ее очень обижало. Кажется, она и сама верила в то, что рак заразен, но никак не могла решиться бросить свою работу, хоть и не раз порывалась.

«Нина все работает на обувке в институт собирается поступит нет не знаю…» — вот все, что мать сочла нужным сообщить о невестке.

«Поругались, — решил Шурик, складывая письмо, и почувствовал такую нежность к обеим, что сладко защемило сердце. — Ничего, дело поправимое, — счастливо улыбнулся он, — приеду — помирю».

— Шурк, ты как, дома осядешь? — не меняя позы и не открывая глаз, неожиданно спросил Вася Танчик.

— Наверное. А что? — Шурик сунул материно письмо в карман и перевернулся на бок. — Не знаю еще, не решили.

— А то. Бери свою Нинку — и к нам, — предложил Вася. — Семейным квартиры быстро дают — у нас же стройка, жилья тоже много строят. Для начала у нас поживете. Или в общежитии — там видно будет. На западе что? Теснота! А у нас… — Вася улыбнулся, довольный. — Ты не смотри, что север. Грибы, ягоды, снабжение хорошее. На охоту ходить станем — у меня тозка, у тестя дробомет. Он у меня молодой еще, тесть. Хороший мужик. Себе ружье купишь. Заживем…

— Посмотрим, — нерешительно ответил Шурик.

Вася не впервые затевал с ним такие разговоры, и после них Шурика начинали одолевать сомнения. Сам-то он поехал бы с удовольствием — его влекла новая жизнь, новые места. Нина тоже бы поехала — в этом Шурик не сомневался. Институты и там, наверное, есть, а работу она себе везде найдет.

«А мать не стронется, — думал Шурик. — Дом надо продавать, город бросить. Целая морока! Она вот когда из проводниц уходила из-за зрения, так ночи не спала, переживала, пока в больницу не оформилась. Посейчас о топливной книжке плачет… Из больницы тоже сколько раз собиралась уходить, рака боится, а до сих пор так и не собралась…»

— Посмотри, — эхом отозвался Вася.

— Ты с «москвачом» поговори, предложи ему, — посоветовал Шурик, почему-то чувствуя себя виноватым. — Он малый шустрый, согласится. Вдвоем-то все веселей. А я… Мать у меня, понимаешь!

— Понимаю… А насчет Сани ты сказанул, — протянул Вася. — Они, москвичи, за свою прописку знаешь как держатся? Поедет он тебе, жди!

А сам Саня-«москвач» не находил себе места. Бренчать на гитаре, когда не слушают, ему скоро надоело. Он спрыгнул с полки и подсел к игрокам. Хотел поведать им о преимуществах преферанса, но от него досадливо отмахнулись. Обиженный, в расстегнутом мундире, унося под мышкой гитару, он по лязгающим переходам ушел в другие вагоны — искать слушательниц и собеседниц.

Вернулся он часа через два, довольный. Растягивая в улыбке рот, спросил у Шурика:

— Какая станция?

— Не знаю, — неохотно ответил Шурик. — На кой мне она, эта станция? Мне здесь не сходить.

Он как раз подробно вспоминал Нину, свою недельную жизнь с ней и не хотел, чтобы ему мешали.

— Ага… — померкнув, растерянно сказал Саня. Он понял, что с Шуриком особенно не поговоришь, а поговорить, похвастать новыми, только что завязанными знакомствами ужас как хотелось. — Слышь, Шалфей, — помявшись, спросил он, — тетрадочку мою не видел?

— Нужна она мне! — сердито буркнул Шурик и рывком отвернулся к стене.

Санька отложил гитару, начал двигать чужие легкие чемоданы и толкать под руку игроков. Его облаяли, безо всякой, впрочем, злобы. А тетрадки не было.

— И хрен с ней, — сказал Санька, ни к кому особенно не обращаясь. — Вот только фотка там. Шикарная деваха, между прочим. Ты таких и не видал, Шалфей!

— Куда уж нам! — досадливо дернулся Шурик, но лица от зеленой вагонной перегородки не отвернул.

«Москвач», беспечно посвистывая, удалился. Мундир его все еще был расстегнут. Число «17» то выглядывало из-под него, то снова пряталось.

Сошел с поезда Санька неожиданно, ранним-ранним утром, на большой станции. Разбудил Шурика — попрощаться. Шурику спросонок стало зябко, он крупно задрожал. Где-то совсем рядом на высоких нотах, как соловьи-разбойники, пересвистывались локомотивы.

— Ну, чего тебе? — сипло прошептал Шурик, стараясь унять дрожь.

— Будь здоров, Шалфей, — сказал Санька. — Выхожу я. Надоело в поезде колыхаться, хочу самолетом. Завтра — дома, понял, голова? Экономьте время, пользуйтесь услугами Аэрофлота, — тихо засмеялся он. — Адрес мой, телефон имеешь? Пиши, если что. А будешь в Москве, звони, не стесняйся, понял? Ночевать и прочее…

Шурик вяло удивился: больше тому, что Санька в такую рань одет, умыт, застегнут и причесан, меньше — его словам. Просто не вник в их смысл.

— Ладно, — сказал он, судорожно зевая. — Зря денежки потратишь. Вечно у тебя закидоны!

— Наплевать, — прошипел Санька.

Из-под лавки, на которой никто не спал, он выдернул свою сумку. Торопливо, не попадая ладонью в ладонь, пожал Шурику руку и выскочил, когда вагон уже качнулся и поплыл вперед сквозь густой и холодный предутренний туман. Кто-то заливисто засвистел, призывая к осторожности. Поезд стал набирать ход.

Шурик повозился, пытаясь одним мундиром укрыть сразу и голову, и ноги, и снова уснул. И видел сны — беспорядочные, но веселые.

Вася Танчик растолкал его, когда стало тепло и светло, а игроки снова сели за карты.

— «Чепешник» куда делся? — озабоченно спросил он.

Прозвище это Саня-«москвач» получил с легкой руки старшины Пригоды. Они служили еще по первому году, когда старшина однажды построил всю роту и, заложив руки за спину, начал прохаживаться вдоль строя.

— Р-рановато мы с вами в самоволки стали ходить, — нарочито негромко рассуждал он, временами упираясь глазами в Саньку. — Вы не думайте, что служба мед! Будем стараться, чтобы служба вам медом не казалась. А твое лично поведение мне, парень, ох, не нравится! — Старшина, прохаживаясь вдоль строя, но не упуская из виду Саньку, укоризненно покачал головой. — И сам ты мне, парень, не нравишься, хоть и столичный уроженец!