Николай Студеникин - Невеста скрипача

Шурик тихо недоумевал, слушая бабкины намеки. Та испытующе взглянула на него: знает? не знает? — и продолжила свои непонятные рассуждения:

— В милиции вон зарплату прибавили, а в армии что? Солдат и есть солдат. Кормют его и галихве дают… — Она сухими пальцами, осторожно потрогала Шуркину штанину, ушитую по армейской моде. — Сукно вроде, шерсть… А в милиции все один лучше. И кажную ночь он дома. Обратно же — какая ей было житье? Растравил девку — и Кузькой звали на два года! А девка молодая, да… Сначала-то она к матери своей ушла, с твоёй-то не поладили, значить, не сошлись характером.

Шурик обалдело смотрел на бабку. «Что плетет старая?» — смятенно подумал он. На глаза ему попались школьники, долговязые и худые, которые с немалым интересом прислушивались к рассказу бабки Моти.

— А ну, кыш отсюда, мелюзга! — зычно приказал Шурик, поднимаясь с лавки.

Школьники подобрали мяч и, независимо оглядываясь, удалились.

Бабка Мотя, вперив глаза в землю и покачивая ногами в длинных шерстяных носках-самовязках, неотвратимо скрипела, складывая и раскладывая на коленях свой белый, в бледный цветочек, вдовий платок:

— Потом этот объявился, минцонер. И самостоятельный, и начальник… И годами, — она взглянула на Шурика, — и годами тебя постарше. Из району сам приехал, устроился. Ну, сошлись. У Сеньки Батищева на квартере стоят, во времянку он их пустил. Пятнадцать рублей плотют. Сенька-то радуется: пенсия ему мала, а тут подмога…

«Сам бы кому пенсию платил, лишь бы дома сидеть», — зло подумал Шурик, вспоминая Семена Батищева — какой он. Потом понял, что все, что рассказала бабка Мотя, — правда, правда, правда.

Школьники опять приблизились. Лица у них были равнодушные, постные. Один из них обнимал мяч.

— За себя ее вроде взять собирается, — говорила бабка, теребя платочек, — как ты ей развод дашь. Но не верю я в ихнюю совместную житье. Должон он ее бросить. Наиграется…

Но Шурик ее уже не слушал. Для него все стало пронзительно ясным. И почему писем не было… Он вскочил, зацепившись сапогом за чемодан, и бросился к дому Батищева. Бабка Мотя проводила его глазами.

— Фибра, — сказала она, легонько пнув качающийся чемодан немощной ногою. — Эх, гусли-мысли, жизня наша!..

Школьники еще некоторое время поглазели на нее, а потом снова принялись пинать мячик.

Семен Батищев считался инвалидом и нигде не работал. Возился по хозяйству — с домом, огородом, садом. Разводил цветы и торговал ими на базаре, а вечером — у городского театрика, единственный среди женщин. На Подгорной улице он слыл скупцом. Про него, ухмыляясь, рассказывали, что будто бы на рассвете, когда никто не видит, он ходит к трамвайной остановке собирать окурки. Потом высыпает табак на газетку, сушит и набивает им пустые гильзы — машинка у него такая есть.

Жена Батищева, огромная нелюдимая женщина, работала в маленьком мясном магазине. Сама ворочала говяжьи полутуши, сама, ухая, рубила мясо на колоде — здоровья у нее было на троих здоровых мужиков.

Свой дом Батищевы купили после войны и денежной реформы, перестроили его и жили в нем замкнуто, за задернутыми занавесками и запертой на засов калиткой, но вроде бы ладно.

— Бактисты, — предполагала бабка Мотя.

Когда Шурик с разбега ткнулся в высокую калитку, во дворе у Батищевых лениво гавкнула собака. Шурик забарабанил в калитку кулаком. Заглянув в узкую прорезь под литой табличкой «Для писем и газет», он увидел самого Семена.

В бесцветной майке, висевшей на синеватых плечах, как на вешалке, в суконных жарких штанах, спустившихся до самого предела, и в тапочках, отороченных облезлым мехом, Батищев стоял на крыльце и кашлял в кулак. Кашель у него получался гулким и страшным.

— Дядь Сень, открой! Дело есть, — с трудом переведя дыхание, попросил Шурик.

Батищев зашаркал подошвами. Вся дорожка от крыльца до калитки была залита серым цементом, а под водосточными трубами цемент был желт от ржавчины. Стукнули засов и щеколда.

— Приехал? — спросил Семен, обнажая коричневые обломки зубов, и поправил лямку майки на плече.

— Здорово, дядь Сень!

Сунув Шурику холодную и влажную ладонь, Батищев повлек его на огромную парковую скамью, которая, утопая в цветах, стояла у цементной дорожки. На спине Батищева от заросшей серым волосом шеи до огромного выреза линялой майки отчетливым рядом выступали крупные позвонки. «Как у скелета», — подумал, содрогаясь, Шурик.

От цветов, мешая дышать, исходил душный аромат. У мощных, литых ног скамьи, густо покрашенных бурой краской, суетились маленькие черные муравьи. Шурик попробовал отковырнуть застывшую каплю краски. Та не поддалась, будто каменная.

— Что же, Шурик, дело житейское, — сказал, осторожно покашляв, Батищев и ласково тронул Шурика за колено. — А что на квартиру их пустил, ты на меня злобы не держи. Пятнадцать рубликов не лишние, и прописывать не надо. Пенсия у меня, сам знаешь…

— Да уж знаю, — дернулся Шурик.

— …только на ВТЭК посылают, дергают, — продолжал Батищев, сжимая Шуриково колено. — Его ведь тоже Шуриком зовут. И парень ничего, уважительный. А не простой — начальник! Младший лейтенант, дальше учится. И мне, понимаешь, спокойней — все ж милиция во дворе. Времянка-т все равно пустая.

— Шуриком? — Шурик оставил каплю, сбросил с колена ладонь Батищева и зашарил руками по скамейке. — Шуриком, говоришь? А ну, постой! Погоди… Шуриком…

Кобелек, до того умильно глядевший на людей влажными карими глазами, с визгом полез в будку, застревая в узком отверстии и суча ногами. Батищев вцепился в тугую спину Шурикова мундира.

— Да погоди ты, дохлятина! — отпихнул его Шурик.

Батищев, теряя тапочки, семенил следом.

— Нету их, — убеждал он Шурика, брызгая слюной. — Нету, тебе сказано! Вчера уехали к его матери в район. Картошку копать поехали!

Шурик дернул дверь времянки так, будто хотел вместе с косяком вырвать ее из стены. За дверью что-то упало, громко звякнув, и покатилось, громыхая. Шурик долго вглядывался в занавешенное окно, хотя кроме белой занавески видел в нем лишь неясное отражение собственного лица и своих красных, перечеркнутых желтыми лычками погон.

— Приедут когда? — коротко спросил он.

— Обещались пять мешков… — невпопад ответил перепуганный Батищев. — Завтра приедут, — внезапно и тоненько закричал он, — к обеду, не ране!

— Ясно, — сказал Шурик. — Очень даже хорошо.

Он твердым шагом, не оглядываясь, вышел с батищевского двора. Едва не стукнулся лбом о верхнюю перекладину калитки. Батищев подбежал к ней с обратной стороны, торопливо накинул щеколду и загремел засовом.

— Я тебе покажу «дохлятину»! — слабым голосом прокричал он. — Я тебя привлеку к ответственности!