Николай Студеникин - Невеста скрипача

— Не может быть, — сказал он тогда. — Нету такого закона, чтоб пьяницам за ихнее пьянство деньги платить… На что Цапленков пьет, шофер наш, но на работу пьяный — ни-ни, не выходит! А Сене кто виноват?

Шатохин, тонко улыбнувшись, пожал плечами.

— Жизнь, Митроша, — ответил он. — Она по-разному поворачивается, наша жизнь! Вот Сеню обидела, наказала, а потом обратно приголубила, пожалела… Э, да ты завидуешь ему, что ль?

— Кому? Сене-то? — обиделся Митрофан Капитонович. — Тут налицо расхищение соцсобственности, а никто не пресекает, конца этому делу не кладет! Вот что обидно, друг Шатохин!

О священной и неприкосновенной социалистической собственности, волнуясь и от волнения сильно бледнея, говорил одетый в коричневую форму прокурор, когда судили Митрофана Капитоновича. Прокурор был худ и длинноволос, как писатель Максим Горький в молодые годы. А судили Митрофана Капитоновича за краску.

Больше всего на свете теща любила рассказывать о людях, которые «умеют жить». Митрофан Капитонович к их числу, конечно, не относился. Рассказывая, теща всегда поглядывала на зятя со значением и вздыхала, потому что слова ее не доходили до цели и не давали желанного результата. Однажды ей приспичило покрасить в палисаднике забор к Первомаю, а в магазинах в те годы краски не было и в помине.

— Не у людей же, Митроша, покупать, — разумно и ласково сказала она и вручила зятю фляжку.

Трофейная эта фляжка с широким горлом вмещала в свое нутро никак не меньше полутора литров, а то и все два, и была плоской, спрятать ее Митрофану Капитоновичу при его росте и худобе было очень даже просто. Но спрятать, однако, не удалось.

Пожилой стрелок ВОХР, ретиво относившийся к своим обязанностям, задержал его на проходной. Он поднял невообразимый шум, хотя бежать Митрофан Капитонович даже и не пытался. Пойманного с поличным, его арестовали, остригли наголо и через две недели судили в старом и тесном заводском клубе.

Суд был показательный. За хищение социалистической собственности Митрофану Капитоновичу дали «полную катушку». Чтоб другим неповадно было. Хотя защитник, выделенный городской коллегией адвокатов, тоже говорил красиво. И волновался он гораздо меньше своего противника — прокурора, поскольку был старше годами и опытней. До суда он научил Митрофана Капитоновича говорить, что краска понадобилась не для забора, будь он сорок раз проклят, этот забор, а для крыши, которая текла… Митрофан Капитонович так и сказал, хотя их дом был крыт шифером, красить который надобности нет.

Судили Митрофана Капитоновича три женщины, и после того, как одна из них провозгласила приговор, у него было много времени, чтобы подсчитать, сколько та краска стоила. Получалось, что никак не больше четвертного теми деньгами, а теперешними — два пятьдесят. А Сеня-комендант каждый месяц получает лишние сорок — пятьдесят рублей новыми, и никто этого безобразия прекратить не в силах, а Шатохин еще вздыхает: «Жизнь!..»

«Вот тебе и жизнь!..» — вздохнул Митрофан Капитонович, нашаривая в кармане трехгранный ключ. Экс-студента Славки в вагоне не было. Митрофан Капитонович у порога стащил подшитые валенки со своих длинных и худых ног, а с валенок глубокие самодельные галоши.

Половина вагона, в которой он жил вместе со Славкой, походила на обыкновенную комнату. Только множество маленьких окошек — на каждом отдельная казенная занавеска, — карта железных дорог страны и иногда легкое покачивание на промерзших рессорах напоминали, что это не крепко вросший в землю дом, а вагон, в любую минуту готовый — только вытащи из-под колесных пар тяжелые башмаки и прицепи локомотив — вздрогнуть, скрипнуть и покатить по заржавевшим от лени рельсам в неизвестность, цепляясь днищем за высокие стебли высохших прошлогодних трав.

На тумбочке тарахтел маленький, но громкий, как и его хозяин, будильник студента. Спать он Митрофану Капитоновичу не мешал, а вот заснуть иногда не давал — особенно когда мучили раздумья. Стрелки будильника светились, и это было удобно. А вот в звоне Митрофан Капитонович не нуждался совсем: он всегда просыпался в шесть, надо ему, не надо, — привык.

Митрофан Капитонович прошлепал по вагону в одних сбившихся носках и огляделся. Днем приходила уборщица, она небрежно протерла пол шваброй и застелила Славкину постель — сам студент застилал ее редко, поскольку всегда опаздывал на работу. Под койкой у Митрофана Капитоновича уборщица не мыла никогда — ленилась отодвигать чемоданы.

А они были совсем легкими, эти чемоданы. В том, который поновее, Митрофан Капитонович хранил свой парадный наряд. Кроме широкоплечего пиджака и прожженных выше колена и тщательно заштукованных брюк в чемодане хранились разные бумаги:

ветхая справка из госпиталя;

удостоверения к трем медалям; сами медали потерялись давно,

копия судебного приговора, с ошибками, убористо и слепо перепечатанная на курительной бумаге: «Именем Российской Советской Федеративной Социалистической…»

Были и фотографии:

родители покойные — отец сидит на гнутом стуле, а мать стоит сзади, обнимая отца за плечи;

Митроша мальчишкой, в чужой матроске;

Митрофан постарше, с сестрами;

военных времен фотография, сделанная в городе Пилау через неделю после конца войны, — Митрофан Капитонович сидит на валуне в сияющих сапогах, и вид у него хоть и худой, но гвардейский, бравый…

Единственную фотографию сына Леньки Митрофан Капитонович хранил отдельно, в конверте от старого письма. Три года Леньке, Леониду Митрофановичу, на этой фотографии. Восседает себе на трехколесном велосипеде, и сам черт ему не брат.

Митрофан Капитонович помнил, что фотограф велосипед специально держал — мальчиков снимать. Для девочек у него кукла была — рослая, умеющая выпискивать «мама» и с закрывающимися глазами. Сколько слез пролили маленькие девочки, не желая расставаться с роскошной куклой, но фотограф не желал продавать ее ни за какие деньги.

— Нельзя, средство производства, — отвечал он готовым на все родителям, грустно усмехаясь.

Его дети, Митрофан Капитонович слыхал об этом, как-то нелепо погибли в конце войны. Две девочки… Еще у фотографа имелась телефонная трубка. С ней детишки на снимках получались очень умными: маленький еще, а вот поди ж ты, уже и по телефону разговаривает…

Во втором чемодане, поплоше, и вовсе посуда порожняя сложена была. И переложена старыми газетами, чтобы не гремела. Наезжая на станцию, Митрофан Капитонович менял ее на сигареты «Прима», и получалось, что курит он вроде бы бесплатно.

Митрофан Капитонович задвинул чемоданы на место и встал с колен. Он тронул трубу отопления и тотчас отдернул руку, потому что труба обжигала.