Павел Калебин - Настоящие деньги

Валька смотрел непонимающими глазами на старика, и тот продолжил:

— Мне нравится снимать людей, Валюха, я обожаю фотографии им делать… Поймать выражение лица, оно же — как время остановить! Это же искусство, Валентин! — старик вздохнул.

— Но за клише-то вы взялись, чтобы заработать? — спросил его Валька. Хотя для него теперь было вполне очевидно, что стариком движет в этом лишь желание получить сумму, достаточную для того, чтобы всецело посвятить себя любимому, но далеко не доходному делу.

Однако ответ Бориса Аркадьевича обескуражил Валентина.

— Нет, Валюх, — сказал он, — не заработать…

— Как это… не заработать… Так зачем же тогда вы жилы рвете? — с недоумением спросил Валька.

— Вряд ли ты поймешь, вьюноша… — Борис Аркадьевич снова вздохнул. — Сделать безупречное банкнотное клише — это тоже искусство. Да какое! Ты только вообрази себе: дело рук твоих разойдется по стране миллионным тиражом! Вот ты знаешь, конечно, кто у нас изображен на бумажных деньгах? — задал он вопрос, несколько неожиданный для Валентина.

— Разумеется. Ленин, — ответил тот.

— А кто такой Ленин?

— Как кто? — улыбнулся Валька. — Вождь революции!

— Какой он, на хрен, вождь?! — Кранц возмущенно ударил ладонью по подлокотнику кресла. — Таких вождей после семнадцатого вагонами считали. Просто сделали из него вождя. Потому как Бога отменили, а народу икона новая требовалась. Вот и нарисовали ему ее, да на деньги портрет этот шлепнули… — старик хмыкнул. — Слышал, как один поэт возник по этому поводу? — он прочитал с выражением:

— Вот уж что верно, так это про мерзость, — прокомментировал стихотворение Борис Аркадьевич. — Оно ж и в самом деле — мерзости всякой прилипает к деньгам предостаточно. А вот что касаемо убрать Ильича, так тут я не согласен, так сказать, категорически. Но говорю это не просто, как рядовой гражданин или поэтик какой-нибудь безумный, а уже как человек, во власти коего решать: сохранять ли вождя твоего на банкноте или кого другого туда тиснуть! Понимаешь, Валюх? Захочу — и забабахаю на купюру Горбача… Ха! Он тоже лысый. Никто и не догадается с первого взгляда. Долго же на деньги мало кто смотрит. Че смотреть-то на них? Они больше счет, так сказать, любят. И я — мастер, решаю: кому быть на деньгах. А не какое-то там вонючее ЦК! Вот, вот эти руки, — потряс Кранц кулаками, — решают!

Валька смотрел на своего собеседника такими удивленными глазами, что тот невольно улыбнулся:

— Что, думаешь, не спятил ли старый?

— Да нет, — наконец-то решился улыбнуться и Валька, — ничего я не думаю. Просто вы так увлеченно сейчас рассказывали…

Лицо Бориса Аркадьевича приняло серьезное выражение.

— Просто не знаю, что говорить, дабы до тебя дошло — каких высот может достигнуть человек, пусть даже неприметный маленький фотограф, но ставший мастером своего дела. А что такое быть мастером? Это значит, вьюноша, относиться к работе своей, как к высокому искусству, и суметь себя выразить в нем… — старик мечтательно вздохнул. — Чтобы долго еще слышался шум аплодисментов… — он замолчал и с минуту, наверное, продолжал сидеть в кресле, наклонив голову чуть набок, будто пытаясь уловить призрачный звук где-то шумящих оваций. А потом вновь вздохнул и махнул рукой: — Ну да ладно, давай работать. Пойдем-ка в «темную», покажу тебе, наконец, что у меня вышло.

Клише, на которое дал взглянуть Кранц своему ученику, того сперва озадачило. На пластине опять, как и вчера, вообще не прослеживалось какого-либо рельефа.

— Так это что, и есть клише для той самой плоской печати, о которой вы говорили? — неуверенно предположил Валька.

Видя написанное на его лице недоумение, старик усмехнулся:

— Это только начало процесса, Валюх! — с этими словами он забрал пластину из рук ученика и ударил ею о край стола, выбив из той какие-то крошки. — Вот так, — удовлетворенно констатировал он, — а теперь нужно очень осторожно пройтись по ней специальной щеточкой. Зачистить, так сказать. Задача ответственная, Валюх.

Однако простое, на первый взгляд, дело оказалась занятием не таким уж и легким. Щеткой, больше напоминающую кисть, нужно было пройти всю поверхность клише, очищая ее рельеф от мелких частиц. Чем-то этот процесс напоминал Вальке Невежину труд археолога, очищающего от вековой пыли какой-нибудь ценный артефакт. Впрочем, Валька относился к своему клише как к вещи не менее ценной.

— Дядь Борь, а сколько денег можно будет напечатать с него? — между делом осведомился он у старика.

— Примерно десять тысяч листов, — просветил его тот.

— Всего-то… — с разочарованием в голосе протянул Валька.

Борис Аркадьевич усмехнулся:

— А что, тебе мало?

— Нет. Но все же… Что-то мне думалось, что сколько хочешь денег им можно будет сделать. А вы говорите — десять тысяч… Это ж сколько? Умножить на двадцать пять… Двести пятьдесят тыщ, что ли?

— Ага, вьюноша. Четверть миллиона! А ты говоришь — мало.

Валька задумчиво почесал затылок.

— Просто как-то не представляется мне столько денег, дядь Борь. Смешно, — повертел он в руках клише, — держу вроде маленькую медную пластинку, а на самом деле — целое состояние. Таких деньжищ на всю жизнь, наверное, хватит, да еще и внукам, может, останется. А сколько, вы говорите, нам за него заплатят? — поднял он глаза на старика.

— Надеюсь, тыщ десять, — пожал плечами тот. — Но только это ведь еще не все, что мы должны сделать. Нам с тобой нужно будет вытравить еще пять подобных форм…

— Хм. Десять тыщ… — продолжал думать о своем Валька. — Продать четверть миллиона за вонючую десятку… Как-то нелогично, дядь Борь!

Борис Аркадьевич усмехнулся:

— Мне кажется, вьюноша, ты и десяти тысяч себе вообразить тоже не можешь. Вонючая десятка… — передразнил его старик. — Относишься к десяти тысячам рублев как к заурядному червонцу. Хотя, я бы даже обычный червонец не посмел бы называть заурядным.

Спорить Валька не стал. Внимание его вновь переключилось на клише. Потерев его щеткой еще немного, он заметил:

— Как-то плохо вычищается, дядь Борь. Местами. Может, иголкой поковырять?

— Ни-ни! — с испугом ответил Кранц. — Ни в коем случае. Так ты покарябаешь нам всю форму. В этом же деле, Валюх, требуется буквально ювелирное искусство! На-ка вот, возьми стекляшку, — протянул он ему здоровенную лупу.

— Да я и так все вижу хорошо, — отказался от увеличительного стекла Валька. — А вот как форму чистить без иголки или чего-нибудь типа шила, не представляю. Не берет щетка всего, дядь Борь.