Любен Каравелов - Повести и рассказы

На этом судопроизводство закончилось.

Павлин и Лила стояли как убитые; лица их выражали страшное страдание; они смотрели на дедушку Либена, но тот молчал, кусая губы. А Хаджи Генчо? Этот, очень довольный, что удалось показать всему свету, как велика его отцовская власть, улыбался сатанинской улыбкой.

Все встали. Хаджи Генчо с женой и дочерью отправились домой. Дедушка Либен, идя с сыном, говорил ему:

— Не печалься, сынок, я тебе помогу в твоей беде. Ведь это моя отцовская обязанность, черт побери! Мы, как в старину, соберем отмычарей [45] Отмычары — участники старинного обычая «умыкания» (похищения) невесты. , нападем на дом Хаджи Генчо и выкрадем твою суженую. Ха-ха-ха, вот он взбесится-то! Будет нас знать, Лудомладовых! Славное дело получится, сынок! Я на своем веку не одну свадьбу так устроил: уводом.

— Но Хаджи Генчо теперь сердит на нас. Он исполнит свои угрозы: пошлет Лилу в монастырь, — возразил Павлин.

— Велика беда, подумаешь! Коли он дочь в монастырь отправит, так ведь и я — не мертвый камень и не мокрая курица. Пусть они не думают, что я хоть чего-нибудь на свете боюсь. Да я весь монастырь переверну вверх тормашками, а сын мой получит то, что отец ему дать решил. Будь только мужчиной, не бабой. А станешь вздыхать да реветь, все брошу, ей-богу.

Накануне святого Афанасия летнего девушки и парни вышли около полуночи на улицу и стали ждать, когда святой Афанасий выйдет на гору и запоет:

Стало рассветать. Предвестники солнца — легкие облака, гонимые северным ветром, — поползли с Витоши [46] Витоша — гора на западе Болгарии, у подножия которой находится София. , высоко поднявшей свою голову над Самоковом [47] Самоков — город в Западной Болгарии. , лес проснулся и зашумел. Издавая веселый рев, катился с Рилы-планины [48] Рила-планина — горный массив в Южной Болгарии. пенистый Искыр [49] Искыр — река в Болгарии, приток Дуная. . Затрещали кузнечики, засвистели каменки, закричали галки, все пернатое царство зачирикало и запело. Вот уже послышалось громкое, протяжное мычанье коровы, — ей ответил бык, а ему буйвол; в соседнем хлеву заблеяли овцы и зафыркали кобылы; жеребцы заржали, словно возвращающиеся со свадьбы пьяные чорбаджии. Вот все петушиное население села дружно закукарекало; особенно громко заорал один долгоперый петух, обладатель более многочисленного гарема, чем у Омер-паши. Из некоторых труб поднялся дымок.

На окраине Самокова возвышается старинное здание, окруженное фруктовыми деревьями. Сад, взращенный благочестивыми монастырскими затворницами, без преувеличения можно назвать земным раем. Всюду увитые виноградом беседки, чудные, роскошные розы, разноцветные георгины, тюльпаны, пионы, восхитительные белые лилии. Здесь падают на землю сочные бархатные персики и янтарные абрикосы; там растут гигантские ореховые деревья, каштаны, груши, яблони, мушмула… Но для Павлина это место было раем особенно потому, что здесь находился его ангел.

Позади монастыря стояли привязанные к деревьям пять лошадей; трое вооруженных парней сидели на земле в молчании, а рядом с ними растянулся на траве дедушка Либен.

— Который час? — спросил дедушка Либен Благоя, тихонько разговаривавшего с Павлином. — Проклятая старуха сказала, что монашки каждый год выходят слушать песню святого Афанасия, и тогда нам можно будет свободно войти в монастырь и похитить Лилу. А уж близко утро. Не обманула бы старая ведьма! Я обещал ей сто грошей. Поглядите, ребята, не идет ли кто.

— Еще темно, ничего не видно… Но скоро рассветет, и монашки, наверно, пойдут в церковь, — ответил Благой.

В нашем удивительном мире встречаются люди, на которых нельзя смотреть спокойно; невольно радуешься, когда они от тебя отходят: столько злобы в их ястребином взгляде, такая тяжесть, такой убийственный гнет. И вот одна из таких личностей появилась перед дедушкой Либеном; но и ему и Павлину она показалась ангелом-утешителем.

— Пусть молодцы идут в сад, а ты давай сто грошей, — сказала старуха.

— Ступайте, ребята, — сказал дедушка Либен парням, но они не слыхали его, так как были уже в саду.

— А ты, старая карга, оставайся здесь, пока они не вернутся с девушкой. Глаза у тебя скверные: еще надуешь чего доброго, — продолжал он, обращаясь к старухе.

Лила дожидалась в саду, трепеща от страха. Увидев Павлина, она, забыв обо всем, бросилась к нему навстречу.

— Поедем, мое сердце, — сказал он, обнимая и нежно целуя ее.

— Мне страшно, мой дорогой! Что люди скажут?

— Зачем думать об этом? Мой отец согласен на нашу свадьбу. А до остальных нам дела нет, моя голубка. Едем. Не бойся: ведь я с тобой!

Он взял свою суженую на руки и перемахнул через ограду. Лила, уже давно отказавшаяся от всего на свете ради Павлина, обхватила жениха руками и замерла в его объятиях. Но когда первая тревога прошла и девушка немного успокоилась, она спросила:

— Куда же мы едем, Павлин?

— В Пловдив, к тете Стойке. Там мы обвенчаемся, и тогда отец твой потеряет над тобой все права. Понимаешь? Мы уже будем муж и жена.

— Кто еще с нами?

— Мой отец и мой кум.

— Господи, неужели дедушка Либен взялся помочь нам? По правде говоря, это меня удивляет. Ну, едем скорей!

Дедушка Либен, встретив сына со снохой, обнял их и сказал:

— Скорей, скорей, того и гляди погоня! Эх, молодость! Эх, мое сердце! Ведь и ты когда-то сильно билось у меня в груди!

С этими словами дедушка Либен сел на коня, а Павлин и Лила поцеловали ему колено, плача и смеясь от радости. Дедушка Либен отвернулся от них: он сам плакал, как ребенок.

— Нет ничего на свете отрадней, как сделать доброе дело, — промолвил он. — Если б не ага, я погубил бы своего сына. Будь тысячу раз благословен, добрый человек, хоть ты и турок.

Лила с помощью Павлина вскочила на лошадь, взяла в руки поводья, и скоро вся кавалькада исчезла, оставив далеко позади и монастырь и город.

В доме Хаджи Генчо двенадцать священников освятили воду и окропили двор вместе с амбарами и курятниками. Говорят, домового удалось выгнать. Хаджи Генчо каждое воскресенье и по большим праздникам обедает у дедушки Либена, но уже не просит старого винца, а пьет, какое подаст Павлиница. Даже пять тысяч грошей, полученных от Павлина, он отдал внучонку.

Такова человеческая природа! Люди забывают все, даже угрызения совести.

Велик, огромен Диар-Бекир [50] Диар-Бекир — город в малоазиатской части Турции, крепость которого служила местом заключения участников болгарского национально-освободительного движения. ; прочны и высоки крепостные его стены; тяжки — турецкие оковы. Проклят богом этот турецкий город; прокляты и его обитатели: не видят они ни дождя, ни росы, не дышат прохладным горным ветром — нет здесь ни одной из тех радостей, какими так богата наша страна, благословенная. Болгария. Горит на небе анатолийское [51] Анатолийское — от Анатолия — турецкое название Малой Азии. солнце, горит над головой, словно адское пламя; и мозг в голове у человека начинает кипеть, как в котле. От этого злого солнца трескаются черепицы и плавятся свинцовые полумесяцы мечетей. У нас солнце сияет на радость людям и веселит скотину, а в этом ненавистном Диар-Бекире оно сияет только для того, чтобы жечь людей, животных, траву да сушить посевы. Здесь ничто не веселит, не радует глаз; все — пустыня и ад! Здесь не услышишь запаха весенних побегов, не увидишь чемерицы и шафрана, не сорвешь и не понюхаешь ни букового листочка, ни цветка мелиссы или журавлинника. Все пусто, печально, мертво. Только вспорхнувшая горлинка заворкует невзначай или аист затрещит клювом на крыше мечети. Случается, и ласточка прощебечет, но тотчас опять все пусто и тихо, как в могиле.