Любен Каравелов - Повести и рассказы

В подвалах воцарилась тишина. После целого дня тяжелой работы все заснули как убитые. Одни только стражники на стенах крепости расхаживали взад и вперед, покрикивая: «Эй!», да летучие мыши сновали туда и сюда: то в подвал, то опять на волю. Только дед Коста и Цено не могли заснуть; они лежали молча, как немые, и тихо стонали. Наконец, Цено промолвил:

— А ты за что попал сюда, дед Коста?

— За что, за что! Грешил, ну и попал сюда за грехи.

— Кому же ты какое зло сделал?.. Убил кого, что ли?

— В том-то и дело… Турка я убил.

— Турок — не человек, — возразил Цено. — Кто турка убьет, тому тысяча грехов отпустится… Дед Коста, расскажи, как ты сюда попал и за что?

— В другой раз, сынок. Теперь надо спать. Чуть свет придется идти на работу, на тяжкую работу… Господи, да попадем ли мы когда-нибудь опять домой? Сложу ли я свою седую голову возле моих дедов и родителей? Не дай нам, боже, умереть в неволе, не дай погибнуть здесь, в чужом краю; не попусти, чтобы христианские тела наши были зарыты в этой проклятой земле. Тяжко жить нам здесь! Тяжко носить турецкие оковы! Ах, как тяжко!.. Но теперь спи, сынок. Завтра подольше поговорим, порасспросим друг друга о том о сем…

— Покойной ночи! — сказал Цено.

— Покойной ночи! — ответил дед Коста.

Темное, сырое подземелье, в котором находились мученики, освещалось только одним окном, прорубленным над дверью. Лишь благодаря ему могли они отличить ночь от рассвета. В каждом подвале было заперто по двадцать — тридцать человек; постелью и одеялом служила им гнилая солома, на которой они спали вповалку. От дыхания поднимался густой пар. Он стоял над этими живыми мертвецами, словно облако. А с потолка капала вода, и эти капли часто будили непривычных к подобной обстановке новичков.

Пробило полночь. Лунный свет, проникнув через окошко, озарил лица Цено и деда Коста, спавших рядом, прямо против окна. Этот свет разбудил деда Косту; старик приподнялся, подпер голову рукой, поглядел на Цено и прошептал:

— Спи, спи, сынок! Твоя молодая душа еще умеет забыться. Устал, бедный, после такой дороги! Ведь где наш Белоградчик и где Диар-Бекир! Даль-то какая!.. Ах, сынок, если б ты знал, что за муки и страдания ждут тебя здесь… Ты еще молод, не знаешь, какие люди бывают на свете. Тебе еще не приходилось терпеть таких тяжких обид, какие вытерпел я, — и не дай тебе боже их испытать. Думала ли твоя мать, когда тебя родила, что ты станешь мучеником? Чуяла ли молодая душа твоя, что для нее наступят такие тяжкие дни? Предполагала ли твоя крестная, что ты обвенчаешься с такой черной и страшной невестой, как эта тюрьма? Теперь мать твоя может запеть:

Но не беда, не беда, сынок, — продолжал дед Коста. — Лучше нам сгнить в этой темной, вонючей тюрьме, чем быть у себя на родине чорбаджиями и продавать свой народ за кисет с табаком. Придет время, люди будут нас благословлять, а бог пустит нас в свои райские кущи…

Цено стал тяжело дышать; дед Коста положил руку ему на лоб и тихонько прошептал:

— Так весь и горит, бедняга… Боже, пошли ему здоровья и продли его дни, чтоб он увидел желанную свободу!

— Ох, тяжело! Мама! Сердце горит! Сейчас разорвется!.. Мама, мамочка, мама! — забормотал Цено во сне.

Дед Коста встал и начал молиться. Долго молился седой старик; долго уста его шептали: «Пресвятая богородица, спаси нас!», долго из глаз его текли слезы, падая на Цено. Занялась заря; мученики стали просыпаться, кашлять, сморкаться, потягиваться, а дед Коста все молился. Но вот стража начала отпирать подвалы и выгонять мучеников на работу. Несчастные поднялись, надели свои лохмотья, умылись. Дед Коста продолжал молиться. Один стражник подошел к нему, схватил его за плечо, стал трясти, закричал:

— Выходи, подлый гяур! На работу!

Дед Коста и на это не обратил никакого внимания. Он шептал:

— Господи Иисусе Христе! Ты был распят, претерпел муки и страдания. Тебя заушали, поили желчью, надели тебе на голову терновый венец, прободали ребра копьем. А ты? Ты сам нес крест свой на Голгофу. И все это ты претерпел ради того, чтобы спасти народ свой от язычников Иродов, от фарисеев и саддукеев [56] Фарисеи, саддукеи — см. ниже, примечание к стр. 117: Фарисеи, саддукеи, мытари — разные группы правящих классов в Палестине, по евангельской легенде предавшие Христа. , от развратных римских кесарей и иерусалимских гемонов. Господи, мы маленькие люди, но и мы страдаем за свой народ и мучаемся за наше отечество и свободу. И мы проливаем кровь свою за братьев и сестер, как ты пролил свою за человечество и общую свободу.

— Эй, гяур, работать ступай!.. — снова крикнул стражник и, видя, что дед Коста не обращает на него внимания, ударил его палкой.

— Господи, прости им прегрешения; они не ведают, что творят! — промолвил дед Коста и, обернувшись к стражнику, ответил: — Иду! Только прошу тебя: оставь этого паренька. Пусть он поспит немного. Бедняга устал с дороги… Путь был далекий, ага [57] Ага — господин, начальник (турецк.) . , очень далекий… Пусть поспит, отдохнет, а я отработаю и за него. Ведь у тебя, наверно, есть отец и мать, ага, есть братья и сестры… Кто знает, что может случиться с ними.

— На работу! На работу! — закричал стражник и пнул Цено ногой.

Цено вздрогнул, вскочил на ноги, протер рукой еще сонные глаза, потом опять лег и захрапел, словно и не просыпался. Тогда стражник изо всех сил ударил его по спине. Цено поднялся и промолвил:

— Ах, дед Коста, тяжко мне. Сердце у меня болит, в груди жжет… Не выживу я, не увижу родины… Зароете вы меня здесь, в этой проклятой земле… У меня кружится голова, темнеет в глазах… Будь проклят Митхад-паша [58] Митхад-паша — турецкий губернатор середины XIX в., известный своей жестокостью. !

— Не бойся, сынок, не умрешь. Ты еще молод и не привык спать в подземелье. Свыкнешься — пройдет твоя болезнь. Пойдем на работу, чтобы нас не бил этот проклятый басурман.

— На работу! — орал тот, размахивая дубиной.

И мученики отправились таскать камни да глину, строить или чинить крепостные стены. Но Цено стоял бледный, полумертвый. Он не мог ничего делать, не мог кирпича поднять, а не то что таскать камни и строить стены. На него жалко было смотреть, — куда уж там заставлять его работать.

— Шевелись, гяур, шевелись, а не то отведаешь палки! — закричали стражники.

— Не могу. Я болен… Меня ноги не держат, — ответил Цено и упал на землю.

Один из стражников подошел к нему, пнул его несколько раз ногой в голову и промолвил:

— Вставай, или я для тебя потяжелей работу найду. Будешь воду качать и, как вол, колесо вертеть.