Лео Перуц - Иуда «Тайной вечери»

— Значит, вы не только меня, но и Господа Бога сводником сделать решили? — вскипел Манчино.

— Сводником? — возмущенно воскликнул Бехайм. — Сударь! Имейте уважение к святым вещам! Надеюсь, мессу-то послушать не возбраняется? Или и тут от вашего брюзжания спасу не будет? Сводничество! С чего вы взяли? Я хочу вернуть ей платочек — она его утеряла, а я подобрал.

Он достал из кармана платочек льняного «боккаччино» и сунул его Манчино под нос.

— Да, платочек и правда ее, — Манчино осторожно взял платочек мокрыми пальцами. — Я сам подарил его ей на именины, со скляночкой душистой эссенции. Значит, она его обронила.

— Совершенно справедливо, и вы могли бы вернуть ей этот платочек, с приветом от того, кто шел следом за нею, — предложил Бехайм. — Не стану отрицать, я бы с удовольствием повидал ее снова, очень она мне понравилась, и как знать, может, я тоже ей приглянулся. Только вот исчезла в один миг что она себе думает? Что у меня есть время бегать по всему Милану, разыскивая ее? По всем церквам да рынкам? Нет, я в Милане делом занимаюсь, мне не до поисков, так и скажите моей Аннетте!

— Кому, вы говорите, я должен сообщить, что у вас в Милане дела? переспросил Манчино.

— Моей Аннетте, кому же еще, — ответил Бехайм. — Или ее зовут иначе? Могли бы в конце концов и назвать ее имя. Манчино пропустил эту просьбу мимо ушей.

— Значит, пойдете к Боччетте и потребуете свои деньги? — осведомился он.

— Да, пойду и потребую, — с апломбом подтвердил Бехайм. — Завтра или в какой-нибудь другой день пойду к нему и улажу это дельце. Что же до девушки, которую мне, надо полагать, увидеть не суждено…

— Вы ее увидите, — сказал Манчино, и печаль на его лице уступила место злости. — Да, ведь я этому не могу воспрепятствовать. И запомните, что я вам скажу: боюсь, для девушки это кончится плохо. Но тогда и для вас тоже, вот что я скажу. А может быть, и для меня.

Д'Оджоно сказал правду, дом «У колодца» выглядел до крайности запущенным, казалось, он уже много лет стоит пустой, необитаемый, крыша худая, балки прогнили, труба обвалилась, штукатурка на стенах облуплена, кладка вся в трещинах, и сколько Бехайм ни стучал и ни звал, дверь оставалась закрыта. И когда он этак вот стучал, и ждал, и звал, и стучал, и опять звал, и опять ждал, взгляд его ненароком упал на зарешеченное оконце над дверью, и в этом оконце он увидел лицо, оставлявшее впечатление такой же запущенности и обветшания, как и дом, небритое и нечистое лицо мужчины, который внимательно наблюдал, как он до крови разбивает себе пальцы о запертую дверь.

— Сударь, что это значит? Почему вы не отворяете? — возмутился Бехайм.

— А чего вы расшумелись, вдобавок на чужой земле, и вообще, кто вы такой? — в свою очередь спросил тот.

— Я ищу некоего Боччетту, — объяснил Бехайм. — Бернардо Боччетту. Мне сказали, его можно найти в этом доме.

— Все ищут Бернардо Боччетту, — проворчал человек в окошке. — Очень уж многие ищут Бернардо Боччетту. Покажите, с чем пришли, тогда и впущу.

— С чем я пришел? — удивился Бехайм. — С чем, черт побери, я должен прийти, чтоб вы меня впустили?

— Коли вам нечего оставить в заклад, идите своей дорогой, посоветовал человек в окне. — Под простое ручательство здесь ссуду не дают. Или, может, вы пришли выкупить заклад? Тогда вы не вовремя, приходите после обеда.

— Сударь! — сказал Бехайм. — Деньги я брать в долг не собираюсь и закладов у вас не имею. Я хочу повидать господина Боччетту, и больше ничего.

— Повидать господина Боччетту, и больше ничего? — повторил человек в окне, явно с немалым удивлением. — А зачем вам нужно видеть этого господина Боччетту, ежели вы, судя по всему, не испытываете ни нужды, ни стесненности в деньгах? Какая вам радость на него смотреть? Ну увидите — и что? Ведь Боччетта — это я!

Не веря своим ушам, немец отступил назад и вновь присмотрелся к запущенной внешности и потрепанным чертам этого человека, который некогда принадлежал к флорентийской знати. Потом он поклонился и сказал:

— Меня зовут Бехайм, и должен я, сударь, передать вам поклон от моего батюшки, Себастьяна Бехайма, коммерсанта в Мельнике. Он будет рад услышать, что я побывал в вашем доме и нашел вас в добром здравии и благополучии.

— Бехайм? Себастьян Бехайм?! — пробормотал Боччетта. — Да, сударь, ваша правда, он будет вам благодарен за любую малую весточку от меня, ведь нечасто доводится слышать о друзьях. Передайте ему, стало быть, что на здоровье я не жалуюсь, хвори не одолевают, только вот иные обстоятельства… вы и сами знаете, какие нынче времена — войны, дороговизна, к тому же зависть людская да зложелательство, сплошной обман кругом, хочешь не хочешь, а терпи и мирись с невзгодами, так повелел Господь, такова Его воля, и никому не ведомо, не принесет ли завтрашний день еще что-нибудь похуже. Так вот, передайте вашему батюшке…

— Сударь! Вы что же, не хотите меня впустить? — перебил Бехайм.

— Отчего же? Сейчас-сейчас, — сказал Боччетта. — Вы, стало быть, сын Себастьяна Бехайма. Да-а, наверно, великое счастье оставить на свете сына, мне в этом было отказано. Ну хорошо, стало быть, передайте вашему батюшке, когда будете рассказывать обо мне…

— По-моему, вы собирались впустить меня в дом, — заметил немец.

— Ох, правда, а я стою тут и болтаю! Минуточку терпения… ключ куда-то запропастился… Да, кстати, вот беда: в доме нет ни вина, ни фруктов, ни другого угощения, а ведь гостя надобно попотчевать, оказать ему честь, как положено. Может, в таких обстоятельствах вы предпочтете, чтобы не срамить меня, прийти в другой раз, когда я получше подготовлюсь?

— Нет, сударь, — решительно объявил Бехайм. — Я, конечно, не отказался бы от кувшинчика доброго вина, но, поскольку издавна мечтаю потолковать с вами, откладывать эту беседу мне без нужды не хочется, а то, глядишь, что-нибудь помешает, никогда ведь не знаешь, что принесет грядущий день, как вы только что справедливо отметили. Поэтому будьте любезны, впустите меня в дом, не заставляйте стоять у дверей.

Лицо исчезло из окошка, послышались шаркающие шаги, звякнула цепочка, скрипнул ключ в замке, и на пороге появился Боччетта, с новой отговоркой на устах:

— По утрам я обыкновенно занимаюсь делами, вот и подумал…

— Что ж, можно и о делах потолковать, — оборвал его Бехайм и вошел в дом.

Помещение, куда Боччетта провел гостя, было обставлено весьма и весьма скудно. Стол, два стула, скамья (правда, хромая, на трех ногах), в углу изъеденный древоточцем сундук, пол застлан двумя тростниковыми циновками вот и все убранство. На столе чернильница, а подле нее кувшин с водой да оловянный кубок. Впрочем, на стене висел небольшой, без рамы, образ Мадонны, явно кисти хорошего художника, и Бехайм подошел рассмотреть его поближе.