Лео Перуц - Иуда «Тайной вечери»

— Под суд? — расхохотался Боччетта. — Да на здоровье, отдайте меня под суд! А может, сядете голой задницей в крапиву, вон там, за колодезем, и дело с концом, а? Все целей будете! Колодки! Н-да, велико долготерпение Господне, коли Он допускает, чтоб этакий сквернавец жил и здравствовал! Ну, ступайте, ступайте в суд! — С этими словами Боччетта исчез из оконца.

Трудно, ох как трудно было Бехайму хотя бы и на миг признать свое бесславное поражение. В особенности его оскорбил намек на крапиву, который, как ему мнилось, был сделан всерьез, потому что крапивы в одичавшем саду впрямь было видимо-невидимо. Он бы с восторгом вышиб дверь и хорошенько намял Боччетте бока. Но, поступив так, он бы нарушил закон, а это претило его натуре. И потом, домишко хоть и выглядел развалюхой, однако ж именно дверь казалась вполне крепкой и прочной. Она была сбита из толстых дубовых брусьев — голыми руками не возьмешь.

Значит, до поры до времени оставалось только уйти своей дорогой, и он ушел, на ходу ругательски ругая и Боччетту, и самого себя. Боччетту он обзывал мошенником, и ворюгой, и вероломным скрягой, и разбойным обманщиком, а себя — болваном и дурнем, который ни на что не годен и заслуживает доброй взбучки. Еще он громогласно — даже прохожие оглядывались — твердил, что все отдаст, лишь бы увидеть Боччетту с веревкой на шее, уж такую-то маленькую радость Господь ему, Иоахиму Бехайму, задолжал. Включивши таким манером и Господа Бога в список своих должников, он немного успокоился, ибо, как его учили, Господь хотя иной раз и задерживал взносы, но в целом был плательщиком исправным, надежным и о процентах не забывал. После всех огорчений Бехайм решил, что самое время угоститься кувшинчиком вина, эту маленькую радость он сам себе задолжал, а поскольку относился к своим обязательствам весьма щепетильно, то прямо у ворот Порта-Верчелли зашел в трактир, и первый, кого он там заметил, был Манчино, который, сидя в углу, задумчиво глядел в окно на оживленную улицу.

На лице Манчино, когда он, подняв голову, увидал Иоахима Бехайма, отразились самые противоречивые чувства. Немец уже не раз донимал его, назойливо расспрашивая о девушке, которую упорно именовал своей Аннеттой, но сейчас он, пожалуй, явился даже кстати. И Манчино не замедлил сообщить об этом:

— Садитесь, коли уж добрый ангел послал мне вас, а не кого другого.

— Сударь! — напустился на него Бехайм. — У вас что же, заведено этак вот приглашать? Лично я привык к более дружелюбному тону и полагаю, что вправе на него рассчитывать.

— Ваша правда, — признал Манчино. — Первая заповедь: будь в ладу с тем, у кого есть деньги. Стало быть, садитесь, если вы не против моего общества. Что же касается доброго ангела, так он не больно-то и пекся обо мне всю мою жизнь, иначе бы со мною обстояло получше, и я бы мог угостить вас нынче молоденьким каплуном либо телячьей грудинкой, сдобренной кориандром.

— Не беда! — утешил Бехайм. — Я зашел всего лишь промочить горло.

— Эй! Хозяин! — крикнул Манчино. — Что слоняешься без дела? Пинту вина этому господину! В друзьях у меня, как видишь, недостатка нет. — И, поворотясь к Бехайму, продолжил: — Так вот, час назад добрый ангел, как законченный шалопай, беспардонно забыл о своем долге передо мною и допустил, чтобы я, не подозревая худого, вошел в этот трактир, где меня, судя по всему, знают, ведь, пока вас не было, этот боров, — он кивнул на хозяина, — ни на миг не спускал с меня глаз. При том что я, себе же в убыток, проявил скромность и предупредительность, которых он вовсе не заслуживает, — заказал-то я одну только брюкву, которой насытился не более чем на треть. Но от трактирщика благодарности не жди!

Он умолк, и на морщинистом его лице изобразились горечь и сожаление.

— Отчего же это хозяин дарит вас таким вниманием? — как бы невзначай спросил Бехайм, заранее зная ответ.

— Оттого, — ответил Манчино, — что чует: денег у меня нет, и вместо платы я дам ему пощупать складки моего пустого кошелька. А если он этим не удовлетворится и, скажем, затеет свару, я угощу его пинком или получу пинка от него, это уж как распорядятся удача и бог драки, а потом я попробую сбежать.

— Недурственно, можно поразвлечься! — заметил Бехайм. — А кинжальчик, часом, в ход не пойдет?

— Очень может быть, — угрюмо сказал Манчино.

— Черт меня побери, такое веселье по мне! — воскликнул Бехайм. — Но не завершить ли нам сперва наше маленькое дельце?

— О каком это дельце вы толкуете? — спросил Манчино.

— Мой добрый ангел, — пояснил немец, — не такой шалопай, как ваш, он о своем долге не забывает, вот и сделал так, что я вполне могу угостить вас жареным каплуном или пряной телячьей грудинкой, по вашему выбору. И вам от этого…

— Эгей, хозяин! — крикнул Манчино. — Подите-ка сюда и послушайте, что говорит этот господин! Как следует послушайте, ибо его устами глаголет сам Всевышний!

— …Двойная выгода, — продолжал Бехайм. — Во-первых, польза для вашей души, ибо вы сделаете доброе дело, сказавши мне, где я могу найти мою Аннетту, а во-вторых, получите каплуна.

— Исчезни! — бросил Манчино подошедшему хозяину. — Вот оно, значит, как. По-вашему, я из тех, кто за кусок хлеба все готов продать. И вы правы, сударь. Ничтожному человеку — ничтожная плата. А что я в этом мире, как не мелочной торговец, который торгует тем, что у него аккурат есть: то стихами, то бабами. Ваша правда, сударь, я такой, ваша правда.

— Значит, если я правильно понял, вы принимаете мое предложение? подытожил Бехайм.

— Допустим, принимаю, только я не вижу, какой вам от этого прибыток.

— Скажите наконец, где она живет, — наседал Бехайм. — Остальное моя забота.

— Берегитесь! — Манчино в задумчивости глядел на улицу. — Из-за двух лучистых глаз Самсон ослеп. Из-за двух белых грудей царь Давид не убоялся Господа. А из-за двух стройных ножек Иоанн Креститель лишился головы.

— Ну что вы! — рассмеялся немец. — Я-то, пожалуй, в худшем случае ногу себе вывихну.

— Как-как? Не пойму я вас, — сказал Манчино.

— Я приеду к ее дому верхом, — объяснил Бехайм, — и заставлю коня выделывать разные штуки, танцевать и делать курбеты, а потом устрою так, чтобы он осторожненько сбросил меня наземь. Тогда я стану звать на помощь, стонать и охать так, что боже упаси, и притворюсь, будто потерял сознание, тогда меня отнесут в дом. А мне только того и надо.

— А дальше что?

— Это уж мое дело, — сказал Бехайм и разгладил свою темную, аккуратно подстриженную бородку.

— Ладно, но мне, так и лежите себе на дороге, с разбитой, вывихнутой или сломанной ногой, — посулил Манчино, — потому что в ее дом вас не отнесут, это уж точно. Будь вы француз или фламандец, может, еще и отнесли бы, они нынче в моде, миланки им благоволят. А вот немцы или, скажем, турки у женщин не в чести.