Лео Перуц - Иуда «Тайной вечери»

На улице она сразу же поспешила прочь, однако еще раз оглянулась. С улыбкой подняла руку и пальцами показала: не забудь, в четыре часа!

Были в Милане два коммерсанта немецкого происхождения, братья Ансельм и Генрих Зимпах, которые сколотили состояние на торговле с Левантом и пользовались почетом и уважением — их всяк в городе знал, ибо прожили они здесь уже лет двадцать. К этим-то братьям Бехайм и направил свои стопы и, угощаясь вином, солеными миндальными орешками и пряниками, изложил им свое затруднение, спросивши, каким путем законы Миланского герцогства могут принудить Боччетту к уплате долга.

Старший из братьев, Ансельм, был мужчина дородный, с виду флегматический и слегка неуклюжий, он с трудом выбрался из кресла, чтобы поздороваться с гостем; младший брат, нервозный, суетливый, прямо-таки места себе не находил: то сядет, то встанет, то начнет сновать по комнате и непрерывно вертел в руках какую-нибудь вещицу — кубок, восковую свечу, медальон, связку ключей, писчее перо, а иной раз и водяные часы, что стояли на столе; правда, когда он хватался за часы, брат смотрел на него с неодобрением. Пока Бехайм во всех подробностях излагал фактические и юридические обстоятельства, под конец выразив решимость вернуть свои семнадцать дукатов, ибо его право на них не вызывает сомнения, это ясно как Божий день, братья слушали его с миной вежливой, но безучастной, причем старшему даже не удавалось подавить зевоту. Но как только прозвучало имя Боччетты, у них разом проснулся интерес, оба пришли в азарт и заговорили наперерыв, да с таким жаром, будто каждому отчаянно хотелось высказаться самому и заткнуть рот другому.

— Возможно ли, сударь? Неужто вы не знали, что этот Боччетта…

— Как же вы этак ошиблись, ведь он…

— Скряга он и завистник, полный лжи и обмана, — перебил младший брат старшего. — Вороватый, вероломный, коварный, лукавый…

— Низкий человек из тех, у кого ни стыда нет, ни совести, — опять вступил старший. — Мы таких за версту обходим… Оставь часы, где стоят, на столе им очень хороню, Генрих!.. От него любой подлости жди, а притом ведь происходит он из старинной и добропорядочной знати. Но семья давным-давно отреклась от него.

— Ты называешь его человеком, Ансельм? — вознегодовал младший брат. Он чудовище, урод, мерзкий червяк, сумевший влезть в человечью шкуру. У меня, господин Бехайм, просто в голове не укладывается, что вы угодили в этакую неприятность, мало того — с ним…

— Все, что в моих возможностях, сударь, к вашим услугам, — опять перебил старший брат, — по с этим Боччеттой…

— В сущности, вы полагаете себя первым, кто понес из-за него ущерб, а ведь он всю жизнь только и делал…

— …Что обманывал да грабил людей. Он не боится длани Господней, потому что не ведает, сколь она тяжела и сколь близка.

— Семнадцать дукатов, говорите? Удивительно и вместе утешительно слышать, что вы этак дешево отделались. Ведь этот Боччетта только глянет на человека — и уже знает, сколько ил него можно вытянуть.

Настроение у Бехайма было скверное, и, как всегда в таких случаях, он потер левой ладонью правое плечо, после чего решительно объявил:

— Из меня ему ничего не вытянуть. Он выплатит мне эти семнадцать дукатов, и пусть поторопится, иначе будет плакать горючими слезами, ибо я отдам его под суд.

Братья посмотрели на него, один — качая головой, другой — с сочувственной улыбкой. С минуту оба молчали, казалось, на этот раз ни старшему, ни младшему не хотелось говорить первым. Ансельм уверенным жестом, при его неуклюжести просто на диво ловким, выхватил у нервозного брата стеклянную мисочку с соленым миндалем и тем спас ее от падения на пол.

— Господи Иисусе! — вздохнул он. — Чуть было не случилось беды… Под суд? Боччетту? Что вы такое говорите?! Вы здесь чужой. Вы понятия не имеете о здешнем судопроизводстве!

— И о том, что означает в Милане судебный процесс, — подхватил младший брат, озираясь по сторонам в поисках новой игрушки. — Особенно для человека приезжего, да еще когда противник не кто-нибудь, но Боччетта. — Он вытащил связку ключей и стал подбрасывать ее в воздух и снова ловить. — Вы правда думаете о процессе? Тогда запомните: горючими слезами будете плакать вы.

— И это не считая обжалований, протестов, пересмотров и формальных рогаток, которых наберется не один десяток.

— А уж сколько бывает всякой путаницы, фальшивых вызовов и что творится с документами, которые пропадают и никогда больше не находятся, об этом и говорить не стоит.

— Вам придется иметь дело с заседателями, референдариями, поверенными, адвокатами и заместителями, с секретарями суда, судебными приставами и рассыльными, и все, как один, будут требовать от вас денег…

— И вы будете платить, беспрестанно и не ведая роздыху. За составление, за обработку и за подачу иска. За вызов в суд обвиняемого и каждого из свидетелей, за наложение печати, за экспертное заключение…

— И за то, что вам позволят просмотреть документы. Вы будете платить за каждую судебную копию и за каждую запись в деле…

— И за каждую регистрацию, за оформление каждой бумаги, за каждую подпись, даже за каждое salvo еггоге [8] Исправление (лат.). …

— И однажды, — сказал старший, — вы, к своему изумлению, узнаете, что ваш иск in absentia [9] В отсутствие (лат.). отклонен. Вы поднимете шум и подадите ходатайство о возобновлении разбирательства…

— И тогда все начнется сызнова, — продолжил младший. — Вы растратите свои деньги, а под конец, когда все это вам надоест и вы захотите уехать, средств у вас будет так мало…

— …Что их не хватит ни на мула, ни даже на ручную тележку, заключил старший брат и с досадливым выражением на лице отставил водяные часы подальше, чтобы младший брат не мог до них добраться.

— Вот, значит, как обстоит в герцогстве с юстицией! — озадаченно пробормотал Бехайм. — Теперь понятно, что он имел в виду, когда сказал, что лучше мне сесть задницей в крапиву!

— Что вы пристали ко мне с вашей задницей! — возмутился старший из братьев, который расслышал только одно это слово и истолковал его на свой лад. — По-вашему, я в ответе за миланскую юстицию? Я только хочу остеречь вас от ущерба, потому и рассказал, каково положение вещей, а вы вместо благодарности разражаетесь бранью. Видно, годы пройдут, пока этакий приезжий из-за гор научится тут изящным манерам и учтивому обхождению!

— Простите великодушно, — сказал Бехайм, совершенно не понимая, в чем его упрекают. — Я не хотел вас обидеть. Стало быть, в суд я не пойду. Но что же мне делать? Как подумаю о Боччетте и о том, что он по злобе не возвращает мои семнадцать дукатов да еще надо мной же и глумится, глаз ночью сомкнуть не могу.