Георгий Караславов - Дурман

— В суд, говорит, надо подавать. Какой тебе суд? Кишка у него тонка с Ганчовским тягаться… Пока суд да дело, а землицу-то его другие работать будут, урожай снимать, а Мангалову, лет через двадцать, решение выйдет…

Старуха будто оглохла. Она сидела за прялкой и молча сучила пряжу. И только когда Иван замолчал, поправила кудель, крутанула веретено и обронила:

— Какое время настало… Никому верить нельзя… — И снова замолчала.

А Ивану уже не сиделось на месте. Ему непременно сейчас нужно было видеть людей, отвести душу, рассказать о новом преступлении Ганчовского. Вот как он богатство свое наживает, вот как в гору лезет… Эта новость очень кстати пришлась — люди и без того все против этого мироеда настроены.

Иван вышел во двор, заглянул под навес, потом в хлев, смахнул солому с одежды и выскользнул на улицу.

Перво-наперво он направился в кофейню кредиторного кооператива, где каждый вечер было полно народу и обсуждались все деревенские новости.

Но на этот раз, неизвестно почему, в кофейне людей было мало. В одном углу восседал дед Илю, околоточный, в другом притулился дед Боню Хаджиколюв. Молодые парни его прозвали „Боню Контролев“. Потому что тот в каждый разговор встревал, когда, по его мнению, непорядок получался. Однажды, когда он вот так несколько раз перебил Тилю Дрындавелу, учитель Манолов шутливо одернул его:

— Да брось ты, дед, свои придирки… А то вроде ты не Хаджиколюв, а и впрямь Контролев, все только и контролируешь…

Вот с тех пор так и пошло: Контролев да Контролев.

Иван думал, что он первый сообщит о новом злодействе Ганчовского, но об этом уже шел разговор. Видно, Диню многим жаловался, и, в конце концов, ему посоветовали пойти к Ивану. Авось поможет. Все были твердо убеждены, что Ганчовский поступил подло, но сказать об этом в открытую побаивались. Разговор шел намеками, шуточками да переглядыванием. Ни у кого не хватало смелости высказаться прямо. Боялись соглядатаев Ганчовского. К тому же сам он дней десять как заявился в село к уборке риса. Вот уже два-три года он сам лично обрабатывал свое рисовое поле. Около него суетился какой-то высокий, хорошо одетый господин, но кто он ему был? Компаньон или что другое, — никто не знал. А недавно о дочке Ганчовского, которая училась во французском колледже в Пловдиве, разные слухи пошли, так со случая с Мангаловым разговор на нее перекинулся.

— Так зачем, говоришь, ездил он на курорт в Нареченские воды? — лукаво ухмыляясь, спросил Стойко Алтын, половой в кофейне. — Там вроде от нервов лечатся…

— Дочь туда возил, — со смаком начал Генчо. — Что-то у нее неладное случилось, промашка какая-то, то ли топиться хотела, то ли травиться, не скажу, но дело темное… Любовь, вроде…

— Да какая тут любовь?! — прикинулся ягненком невинным Ангел Мачков и хитро подмигнул: — Не рано ли ей?

— Такие-то и на ровном месте спотыкаются, — вставил Алтын и плотоядно погладил бородку.

— Вырастет — поумнеет, — мудро добавил дед Илю и затянулся трубкой.

— Какая любовь, с кем? — не унимался Мачков.

— С одним парнем из коммерческой гимназии, — ответил Генчо.

— Ага! — одобрительно кивнул Стойко. — Понятное дело — коммерсант! Смекнул, где погуще…

— А говорят, из бедных, — сказал Генчо.

— Да-да! — подтвердил Мачков. — Бедняк бедняком… — и потом снова подмигнул: — Коммерсант не коммерсант, а ловко за дело взялся, молодец!

Лето обыкновенно семья Ганчовских проводила в селе. Дочь дружила с сельскими девушками, училась вышивать, рукодельничать, в праздники на хоровод выходила. А сын Ганчовского был еще младше, он теленка на выпас водил.

— Пусть в дело вникает, землю понюхает, узнает, чего хлебец стоит, да и для здоровья полезно, — с некоторой гордостью заявлял отец.

Но этим летом они в деревню не приехали. Дочка Ганчовского с каким-то парнем спуталась, забеременела, потом руки на себя наложить хотела, не то топилась, не то травилась — едва отходили. Ганчовский отправил их в Нареченские воды, нервы подлечить, да и от людей подальше, а сам раза два-три появился в деревне и снова исчез. А в его отсутствие народ против него поднялся. Что разговоров, что агитации — пропасть! Брат его хотел народ припугнуть, но его не боялись. Люди зашевелились, пошли разговоры, один одно вспомнит, другой — другое, теперь уж не только о выпасах общинных толковали, которые Ганчовский к рукам прибрал, но и о многом другом, что произошло в бытность его депутатом.

Руку Ганчовского держали крестьяне, живущие на нижнем краю села, рядом с его домом. Это было просторное двухэтажное здание с флигелем, отгороженное от хозяйственного двора деревянным забором. Во флигеле жил его брат Стефан. Там же крутилась и старая Ганчовская, но держалась от его семьи в стороне. Стефан был ее пасынком, и после смерти старика вокруг его добра кипели большие страсти. Старуха и с поселянками не очень-то водилась, особняком держалась, давая понять, что она и богаче, и достойнее, словом, более высокого ранга. Одевалась по старинке, но по городской моде, и выглядела надменной, надутой особой. Часто ходила в церковь, якшалась с попами и по часовням таскалась.

— Вот такая у них, у Ганчовских, закваска, значит, — наконец-то раскрыл рот дед Боню. — Старый Ганчовский уж в летах был, а восемнадцатилетнюю девку спортил…

— Он еще не старый был тогда, — воспротивился дед Илю. — Да и девка-то была перестарок…

Дед Боню зашевелился, чтобы возразить, но Ангел Мачков его опередил:

— Слышь, дед Илю, — в глазах его заиграли веселые чертики, — а верно, что бабка Ганчовская вроде с тобой ходила, когда девкой была, а Ганчовский ее у тебя отбил? А?

Все так и осклабились: Хе-хе-хе…

— Ходила, ходила… — рассердился тот. — Нечего зря языками болтать. С ним ходила, не со мной, а я помогал только…

— A-а, ну, значит, я неправильно понял, — протянул Мачков, продолжая улыбаться. И снова спросил: — А как же ты им помог-то?

— Как помог? — дернул усом дед Илю. — А вот так и помог… Своему человеку, да еще и сроднику, как не поможешь? Да и когда это было… Молодые мы тогда были, кровь буйная… Море по колено…

— Когда же это было?

— Да еще до Соединения [7] Воссоединение княжества Болгарии с Восточной Румелией в 1885 году. , — начал дед Илю. — Тогда я старшой был в нашем околийском управлении. А брат Иван, царство ему небесное, тогда депутатом был в Филибе [8] Старое имя Пловдива. . Да только не больно своим депутатством занимался, все больше по всей Румелии шастал. Были тогда там Захари Стоянов, был еще капитан Панина, его потом в Софии повесили, так он с ними ходил по деревням, по селам комитеты составлял. Против властей которые. Ходил с ними и поп Ангел, греков в Станимаке прижимали… Вы, молодые, ничего этого не помните… А тогда времена были, не дай бог… Все тогда вперемешку пошло: и греки, и турки, и болгары — не разбери-поймешь, не то болгарская власть, не то еще не болгарская… Ну, а если услышим, грека там или турка пришибли, тут уж не без брата Ивана, царство ему небесное, обошлось. А когда в Чирпане заваруха началась — и он там всему голова. Кинулись его искать, в кутузку запереть — а его и след простыл. Коммунизма тогда еще не было, как теперь, но все равно один на другого накидывались, партия — против партии. Такое поднялось, хоть святых выноси… Брат против брата, сват против свата, как говорится… Ну, и когда уж совсем деваться некуда, послали нас вшестером в Филибе за порядком наблюдать, а я начальником… Ну, значит, прибываем мы туда, определились, на харчи нас поставили, — ждем. И вот однажды к вечеру вышел я на улицу поразмяться по бережку Марицы, глядь — брат Иван… Кинулся он ко мне, спасай, говорит, со всех сторон меня обложили… Что делать? На посту я стою, службу выполняю, а ведь он-то наш, деревенский, да и вроде родственник: бабка Ганчовска, царство ей небесное, Ташине Симитлийке, матушке моей матери, двоюродной или там троюродной сестрой приходилась… Тут я и задумался: человека в беде оставить? Нет, помогать надо! А вот тут-то я и вспомнил: в Филибе жил один из наших односельчан, — давно он туда переселился — лавчонка у него была в Каршияке… И вот мы с братом Иваном прямо к нему и нагрянули. Скрой, говорю, его у себя, а если что — не отвечаю… Соблюдай его, говорю, пуще глаза… И сидел у них брат Иван, пока Соединение не вышло. А ты думаешь, просто сидел — хвост прищемил? Нет, кровь другая, буйная… Девку с пути сбил, дочку-то хозяйскую. Да и что вы рты разинули? Понятное дело… Собой красив, силушка по жилушкам переливается, — с ума девку свел… За него, говорит, хочу замуж, люб он мне! Мать-то вроде ничего против не имела, а отец — ни в какую! Одна дочь, говорит, у меня, вдовому не дам… Та-а-ак… Но и брата Ивана голой рукой не возьмешь… И когда Соединение случилось, взял он меня — и туда, прямо к ним. Я, говорит, все устроил, все наладил и уговорился. Собрала она свои вещи и вечером вылетела из гнездышка. Брат Иван ждал нас с коляской. В католическом квартале жил один приятель, Йозо — его имя, так вот с его коляской, значит. Кони у него вороные, блестят на солнце, кони-звери — за три часа примчали в наше село… — Дед Иван помолчал, затянулся, но трубка уже погасла. Похлопал по карманам, ища табак, потом задумчиво заключил: — Вот и вся история.