Кнут Гамсун - Плоды земли

Тут я заговорил о чем следовало: «В самом приговоре о заключении Ингер Селланро допущена ошибка». – «Ошибка?» – «Во-первых, ее не следовало увозить в том состоянии, в каком она находилась». Директор удивленно посмотрел на меня. «Ах так, – сказал он. – Однако ведь не нам же, в тюрьме, разбирать это». – «Во-вторых, – сказал я, – она не должна была целых два месяца отбывать наказание в полной мере, пока тюремное начальство не обнаружило ее состояние». Это попало в точку, директор молчал долго. «У вас есть доверенность на ведение дела этой женщины?» – спросил он. «Да», – сказал я. «Как я уже говорил, мы довольны Ингер и обращаемся с нею соответственно, – заговорил директор и опять стал перечислять, чему они ее научили. – Мы, – говорит, – научили ее даже читать и писать». И дочку ее тоже, мол, пристроили у кого-то, и так далее. Я разъяснил, какова обстановка в семье Ингер: двое малышей, наемная работница для ухода за ними, и так далее. «У меня есть заявление от ее мужа, – сказал я, – оно будет приложено или к заявлению о пересмотре дела, или к ходатайству о помиловании». – «Я бы хотел взглянуть на это заявление», – сказал директор. «Я принесу его завтра в присутственные часы», – ответил я.

Исаак сидел и слушал, это было поразительно, какое-то приключение, случившееся в чужом краю. Он глаз не отрывал от губ Гейслера.

Гейслер продолжал рассказывать:

– Я пошел к себе в гостиницу и написал заявление, как будто от тебя, и подписался: Исаак Селланро. Но ты не думай, будто я написал хоть одно слово насчет того, что они неправильно поступали в тюрьме. Даже и не намекнул. На следующий день я отнес документ. «Пожалуйста, садитесь!» – сейчас же сказал директор. Прочитал мое заявление, изредка кивая головой, и в конце концов сказал: «Прекрасно. Но для пересмотра дела оно не годится». – «Годится, вместе с дополнительным заявлением, которое у меня тоже есть», – сказал я и опять попал в точку. Директор поспешно сказал: «Я со вчерашнего дня все думаю об этом деле и нахожу достаточно оснований для возбуждения ходатайства за Ингер». – «Которое вы, господин директор, при случае поддержите?» – спросил я. «Я дам отзыв, хороший отзыв». Тогда я поклонился и сказал: «В таком случае помилование обеспечено. Благодарю вас от имени несчастного мужа и покинутой семьи». – «Я думаю, нам незачем запрашивать дополнительные сведения из ее родных мест, – сказал директор, – вы ведь все знаете?» Я отлично понял, почему ему было важно, чтобы все происходило, так сказать, втихомолку, и ответил: «Сведения с места только затянут вопрос». Вот тебе и вся история, Исаак. – Гейслер посмотрел на часы. – А теперь к делу! Ты можешь проводить меня к медной скале?

Исаак, камень и чурбан по натуре, не мог так мгновенно поменять тему разговора и, весь полный мыслей и изумления, снова принялся за расспросы. Он услышал, что ходатайство направлено королю и будет рассматриваться на одном из ближайших заседаний государственного совета.

– Чудеса! – проговорил он.

Они отправились в горы, Гейслер, его провожатый и Исаак, и пробыли там несколько часов; за это короткое время Гейслер прошел по ходу медной жилы, прихватил еще порядочный кусок и наметил вехами границы участка, который собирался купить. Он был торопыга. Но отнюдь не дурак, быстрые суждения его были на редкость уверенны.

Вернувшись на хутор – опять с мешком образцов, – он достал письменные принадлежности и сел писать. Но занимался не только писанием, а по временам и болтал.

– Да, Исаак, очень уж больших денег ты пока не получишь, но сотню-другую далеров я тебе дам! – Он опять принялся за писанину. – Напомни мне посмотреть твою мельницу перед уходом, – сказал он. Потом заметил синие и красные линии на ткацком станке и спросил: – Кто это нарисовал?

А это Элесеус изобразил лошадь и козла; за неимением бумаги он намалевал их карандашом на станке и на других деревянных вещах. Гейслер сказал:

– Недурно сделано! – и дал Элесеусу мелкую монетку.

Гейслер пописал еще немножко, потом сказал:

– Должно быть, здесь скоро появятся новые хуторяне?

На это его провожатый заметил:

– Уже начали появляться.

– Кто же?

– Да вот хоть бы первый, в Брейдаблике, как его называют, Бреде из Брейдаблика.

– Ах этот! – презрительно фыркнул Гейслер.

– Он самый, а уж после него купили участки еще несколько человек.

– Были бы толковые люди! – сказал Гейслер. И, увидев в комнате двух ребятишек, притянул к себе маленького Сиверта, дав и ему монетку. Удивительный человек этот Гейслер! Только вот глаза у него, видно, стали побаливать, края век словно красным инеем подернуты. Так бывает от бессонных ночей, а еще и от крепких напитков. Но не похоже, чтоб он был чем-то удручен; болтая о том о сем, он, вероятно, все время думал о лежавшем перед ним документе, потому что вдруг схватил перо и приписал несколько строчек.

Но вот он как будто бы кончил. И обернулся к Исааку:

– Как я уже сказал, богачом ты от этой сделки не станешь. Но со временем, может, получишь и побольше. Мы так и запишем, что со временем ты получишь еще кое-что. А две сотни твои уже сейчас.

Исаак не особенно ясно понимал, что да как, но двести далеров – это, что ни говори, опять-таки чудо и огромная сумма. Он собирался получить ее только на бумаге, а вовсе не наличными, но пусть уж будет так; у Исаака было совсем другое на уме, и он спросил:

– Значит, вы думаете, ее помилуют?

– Твою жену? Будь в здешнем селе телеграф, – ответил Гейслер, – я запросил бы Тронхейм, может, ее уже и выпустили.

Исаак слышал кое-что о телеграфе – этакая чудная штука, проволока, протянутая на высоких столбах, что-то такое совсем потустороннее, – у него шевельнулось недоверие к словам Гейслера, и он возразил:

– А вдруг король откажет?

Тогда Гейслер ответил:

– В таком случае я пошлю дополнительное заявление, в котором будет сказано все. И тогда уж твою жену непременно освободят. Можешь не сомневаться.

Затем он прочитал написанное соглашение на продажу участка: двести далеров немедленно и в дальнейшем порядочный процент при разработке или возможном сбыте медной руды.

– Подпиши вот здесь! – сказал Гейслер.

Исаак охотно подписал бы бумагу, но писака он был плохой, всю свою жизнь резал буквы только на дереве. А тут еще рядом стояла эта противная Олина, глядя на него во все глаза; он взял перо – чертовски легонькая штучка, – повернул как надо и подписал – подписал свое имя. Затем Гейслер приписал еще что-то, должно быть, разъяснение к его подписи, а провожатый Гейслера расписался в качестве свидетеля.

Готово.

Но Олина по-прежнему недвижно стояла позади, собственно, она точно окаменела на месте. Что такое происходит?

– Подавай на стол, Олина! – сказал Исаак, пожалуй, немного громче обычного, оттого что писал на бумаге. – Уж чем богаты, тем и рады, – сказал он Гейслеру.