Кнут Гамсун - Плоды земли

На обратном пути домой Элесеусу ничего не оставалось, как нести у всех на виду свое весеннее пальто, тросточку же он спрятал в один из рукавов. Все шло хорошо, пока они не стали переправляться в лодке через озеро, тут отец нечаянно наступил на пальто, и послышался треск.

– Что это? – спросил он.

– Да так, ничего, – ответил Элесеус.

Но сломанную палку он не выбросил и по возвращении домой стал придумывать, как бы ее починить.

– Может, скрепить ее как-нибудь? – сказал Сиверт, большой шутник. – Глянь-ка, если приладить с обеих сторон по здоровой щепке да обмотать просмоленными нитками.

– Вот я тебя самого обмотаю просмоленными нитками, – ответил Элесеус.

– Ха-ха-ха. Ты небось был бы рад обмотать палку красной подвязкой?

– Ха-ха-ха, – засмеялся и Элесеус, но потом пошел к матери, выпросил у нее старый наперсток, спилил донышко и приладил его аккуратным ободком на свою тросточку. О, не такие уж бестолковые были длинные белые руки Элесеуса.

Братья постоянно дразнили друг друга.

– Как по-твоему, получу я то, что осталось после дяди Сиверта? – спросил Элесеус.

– Получишь ли? А чего там осталось? – спросил Сиверт.

– Ха-ха, тебе бы прежде всего узнать – чего, скупердяй ты этакий!

– По мне, так возьми все! – сказал Сиверт.

– Там от пяти до десяти тысяч.

– Далеров? – воскликнул Сиверт. Он не мог удержаться от удивления.

Элесеус никогда не считал деньги на далеры, но на этот раз так было выгоднее, и он кивнул головой. И оставил Сиверта в этом убеждении до следующего дня.

Потом опять вернулся к той же теме.

– Жалеешь, наверно, о своем вчерашнем подарке? – сказал он.

– Дурак ты! – ответил Сиверт, но пять тысяч далеров как-никак – пять тысяч далеров, а не какая-нибудь мелочь; если брат не жулик и не цыган, он должен отдать ему половину.

– Скажу тебе одно, – заявил наконец Элесеус, – сдается мне, я не разжирею с этого наследства.

Сиверт с удивлением посмотрел на него:

– Неужто?

– Да, не очень-то, не очень-то я с него разжирею!

Как-никак, а Элесеус научился разбираться в счетах; свой сундучок, знаменитый винный погребец, дядя Сиверт показал и ему, попросив просмотреть все бумаги, проверить итоги и подсчитать кассу. Дядя Сиверт не приставил своего племянника к работе на земле или к починке сетей в амбаре, он задурманил ему голову страшным хаосом цифр и всяких отчетных статей. Если какой-нибудь налогоплательщик десять лет назад заплатил причитавшийся с него налог козой или несколькими пудами вяленой трески, то коза или треска не значились в ведомости, но старик Сиверт, порывшись в своей памяти, говорил: «Этот заплатил!» – «Ну, тогда эту цифру мы вычеркнем», – говорил Элесеус.

В этом деле Элесеус оказался самым что ни на есть подходящим человеком, он был ласков и то и дело подбадривал старика, уверяя, что состояние его вполне хорошее. Они отлично ладили друг с другом, даже шутили понемножку. Случалось, Элесеус делал глупости, но ведь тем же отличался и старик Сиверт. Так, они взяли да и состряпали документы в пользу не только Сиверта-младшего, но и в пользу села, той общины, которой старик отдал тридцать лет службы. То-то были славные денечки! «Лучше тебя, Элесеус, мне никого не найти», – говорил дядя Сиверт. Как-то посреди лета он послал купить баранью тушу – рыбу ему приносили свежего улова с моря, Элесеусу он приказал платить из ларца. Жилось хорошо. Им удалось залучить к себе Олину, никого лучше им было не найти для участия в пирушке, а также для распространения слухов о последних славных днях старика Сиверта. Удовольствие было обоюдное. «Сдается мне, нам следует позаботиться и об Олине, – сказал дядя Сиверт, – она вдова и с малым достатком. Тебе, Сиверту-младшему и так много достанется». Элесеусу это стоило сущую ерунду: своей опытной рукой он накорябал несколько строк в добавление к последней воле старика, и Олина тоже очутилась в числе наследников.

«Я позабочусь о тебе, – сказал ей старик Сиверт. – В случае, если я не поправлюсь и не задержусь на этой земле, я постараюсь, чтоб ты не пропала с голоду». Олина воскликнула, что она от изумления лишилась дара слова, но слова все-таки нашлись, она была растрогана, плакала и благодарила; никто бы не сумел так, как она, найти связь между земным даром и, например, «великим воздаянием небесным на том свете». Нет, дара слова она не лишилась.

А Элесеус? Если вначале он, может, и отнесся со всей душой к положению дяди, то со временем он начал задумываться. Он попробовал было намекнуть: «Ведь касса-то не то чтобы в полном порядке». – «Ничего, кое-что и после меня останется!» – ответил старик. «Наверно, у тебя есть деньги в каких-нибудь банках?» – спросил Элесеус, потому что ходили такие слухи. «Ну, там видно будет, – сказал старик. – А сети, а усадьба с постройками, а стадо рыжих да белых коров! Что за ерунду ты несешь, браток!»

Элесеусу было невдомек, сколько могут стоить сети, но стадо он видел своими глазами: все оно состояло из одной коровы. Корова была рыжая с белым. Дядя Сиверт, должно быть, бредил. Да и в счетах старика Элесеус не очень-то разобрался, в них была порядочная каша, особенно с того года, когда счет перешел с далеров на кроны; общинный казначей частенько засчитывал мелкие кроны в полные далеры. Не диво, что он воображал себя богачом! Элесеус опасался, что, когда все разберется, вряд ли от наследства много останется, да пожалуй, что и ничего. Может, и вовсе ничего.

Что ж, Сиверт мог с легким сердцем обещать ему то, что останется после дяди.

Братья частенько подшучивали над этим, Сиверт и не думал расстраиваться, наоборот, он бы, наверное, куда больше угрызался, если б и в самом деле проморгал пять тысяч далеров. Он прекрасно понимал, что его назвали в честь дяди из чистого расчета, сам он ничего от дяди не заслужил. Потому он и уговаривал Элесеуса принять наследство.

– Оно твое, понятное дело; давай заключим письменный уговор! – сказал он. – Я разрешаю тебе разбогатеть. Смотри не упускай случая!

Вдвоем им было весело. Сиверт больше всех помогал Элесеусу вынести жизнь дома; без него многое было бы гораздо мрачнее.

А тут на Элесеуса опять словно нашла порча, три недели безделья за перевалом не принесли ему пользы, он ходил там в церковь и франтил, встречаясь с девушками. Дома, в Селланро, никого не было, новая служанка Йенсина не в счет, простая работница, она больше подходила Сиверту.

– Вот бы посмотреть, какая стала Барбру из Брейдаблика с тех пор, как выросла, – сказал он.

– Сходи к Акселю Стрёму и посмотри! – ответил Сиверт.

Однажды в воскресенье Элесеус так и сделал. Он ведь побывал на людях, набрался бодрости и веселья, разохотился, его приход внес оживление в землянку Акселя. Да и Барбру была не из таких, чтоб ею стоило пренебречь; во всяком случае, в их глуши она была единственная, она играла на гитаре и бойко разговаривала, к тому же и пахло от нее не пижмою, а настоящими духами, одеколоном. Элесеус, со своей стороны, дал понять, что приехал домой только на побывку, в отпуск, скоро его опять потребуют в контору. Да, как-никак, а приятно побывать дома, на старом пепелище, к тому же теперь ему одному отвели всю светелку. Но, конечно, это не город!