Кнут Гамсун - Плоды земли

– Да чем же оно плохо?

– Плохо? Ничем оно не плохо, – ответила она и, встав, принялась убирать со стола.

– Для начала сгодится и такое, – сказал он, – соберемся с деньгами, куплю другое.

Она промолчала.

И все же в этот вечер Барбру была злюка злюкой. Неужто за новое серебряное кольцо не стоило хоть сказать спасибо? Должно быть, щеголь конторщик перевернул все ее мысли. Аксель не мог удержаться, чтоб не сказать:

– Да расскажи ты мне, зачем этот Элесеус сюда бегает? Чего он от тебя добивается?

– Добивается от меня?

– Ну да, неужто он не понимает, в каком ты положении? Неужто не видит по тебе?

Барбру круто повернулась к нему и сказала:

– Ага, ты, стало быть, думаешь, что привязал меня к себе, да не тут-то было, вот увидишь!

– Ну?! – сказал Аксель.

– Да-да. Увидишь, что я уеду!

Аксель только усмехнулся на это и даже не очень широко и открыто, чтоб не задеть ее. Потом сказал, словно успокаивая маленького ребенка:

– Ну, будь же умницей, Барбру. Мы ведь с тобой все знаем!

И разумеется, поздно ночью кончилось тем, что Барбру повеселела и даже заснула с серебряным кольцом на пальце.

Все опять пошло на лад.

Для этих двоих в землянке пошло на лад, но с Элесеусом дело обстояло куда как хуже, он никак не мог пережить нанесенную обиду. Не имея понятия об истерических срывах, он решил, что его обманули по чистой злобе, Барбру из Брейдаблика вела себя слишком уж дерзко, пусть она хоть десять раз побывала в Бергене!

Фотографию Барбру он вернул ей: однажды ночью он сам отнес ее в Лунное и просунул на сеновал, где спала Барбру. Он вовсе не хотел делать это в грубой или невежливой форме, поэтому долго перед тем возился с дверью, чтоб разбудить Барбру, а когда она приподнялась на локте и спросила: «Что же, ты нынче и дороги не найдешь?» – то интимный характер этого вопроса кольнул его, как иголка или шпага, но он не закричал, а только молча бросил карточку на пол. И пошел своей дорогой. Пошел? Собственно, он прошел всего несколько шагов, а потом побежал, он был донельзя взволнован и расстроен, сердце бешено колотилось в груди. Чуть отбежав от дома, он остановился у кустов и оглянулся назад – нет, она не вышла. А у него-то еще теплилась надежда! Если б она была хоть чуточку к нему добрее! Но какого черта он бежит, раз она не гонится в отчаянии за ним по пятам, в одной рубашке и юбке, убитая тем, что наделала своим чисто интимным вопросом, предназначенным вовсе не для него.

Он шел домой без палки, он уже не насвистывал, нет, он уже не был молодцом. Кинжал в груди – не безделица.

На том все и кончилось?

Как-то в воскресенье он опять отправился в Лунное, только затем, чтоб бросить взгляд на усадьбу. С болезненным и чудовищным терпением лежал он в кустах, прислушиваясь и глядя в сторону землянки. Когда там наконец обозначилась какая-то жизнь, то словно затем лишь, чтоб совсем доконать его: Аксель и Барбру вышли из землянки и вместе направились в хлев. Они были очень ласковы друг с другом, переживая блаженные минуты, они шли обнявшись, он, видать, собрался помочь ей в хлеву. Скажите пожалуйста!

Элесеус смотрел на парочку, и ему казалось, что все потеряно, все пропало. А может, думал: вот она идет рука об руку с Акселем Стрёмом; и как же она докатилась до этого, я не знаю, ведь еще совсем недавно она обнимала меня! Они скрылись в хлеву.

Ну и ладно! Наплевать! Неужто он станет лежать в кустах, забыв обо всем на свете? Этого еще недоставало – уткнуться носом в траву и забыть о самом себе. Да кто она такая? Уж он-то, во всяком случае, есть то, что он есть. Наплевать, еще раз наплевать!

Он вскочил на ноги. Отряхнул вереск и сор со штанов, выпрямился, постоял немного. Гнев его и гордыня разрешились странной выходкой: впав в отчаяние, он запел весьма неприличную песенку. И когда он нарочито громко пел самые непристойные куплеты, на лице у него застыло какое-то странное выражение.

Исаак вернулся из села с новой лошадью.

Ну да, так уж вышло, что он купил лошадь у пристава, и хоть была она, как и сказал Гейслер, заморенная, но стоила двести сорок крон, то есть шестьдесят далеров. Цены на лошадей стали нынче совсем несообразные; когда Исаак был ребенком, самую лучшую лошадь можно было купить за пятьдесят далеров.

Почему же тогда ему самому не вырастить лошадь? Он не раз думал об этом, представляя себе, как будет выхаживать породистого жеребенка, – да только его пришлось бы дожидаться год, а то и два. Это хорошо для тех, у кого есть время на передышку в землепашестве, кто может не распахивать целину на болоте, пока у него не заведется лошадь, чтоб свозить на ней урожай. Пристав так и сказал:

– Мне кормить лошадь ни к чему; то сено, какое у меня есть, мои бабы перетаскают на себе, пока я езжу по делам службы!

Новая лошадь была давней, многолетней мечтой Исаака, и внушил ему мысль о покупке вовсе не Гейслер. Потому он в меру своих возможностей и подготовился к этому событию: лишнее стойло в конюшне, лишняя привязь на лето; телега и сани у него уже есть, к осени сделает еще одни. И про самое важное, про корм, он, конечно, не забыл: зачем он последнее болото еще в прошлом году распахал, как не затем, чтоб иметь запас на зиму и для лошади, не урезая при этом корма коровам? И вот теперь болото засеяно травами. Аккурат для стельных коров.

Да, все-то он хорошо обдумал. У Ингер снова был, как и встарь, повод изумляться и всплескивать руками.

Исаак привез из села новости: Брейдаблик продается, об этом объявляли у церкви. Небольшой урожай, который там собрали, кое-какое сено да картошка тоже идут в продажу, а заодно и скотина, несколько голов коз и овец.

– Неужто он хочет весь распродаться и остаться голышом? – воскликнула Ингер. – И куда он подается?

– В село.

Так оно и было, Бреде перебирался в село. Поначалу он, правда, попробовал устроиться на житье у Акселя Стрёма, у которого по-прежнему жила Барбру. Но попытка его окончилась неудачей. Бреде ни за что на свете не хотел портить отношений между дочерью и Акселем, так что остерегся проявлять назойливость, и все же эта незадача опрокинула все его расчеты. Ведь Аксель к осени хотел поставить новую избу, и если они с Барбру переберутся туда, отчего бы Бреде с семьей не поселиться в землянке? Но нет. В том-то и дело, что Бреде мыслил не по-хозяйски, он не понимал, что Аксель решил выселиться потому, что землянка нужна ему для скотины, которой заметно прибавилось, – землянку предполагалось превратить в хлев. Даже когда ему все объяснили, Бреде не мог взять в толк эти соображения.

– Ведь люди как-никак важнее скотины, – сказал он. Аксель же думал совсем по-другому:

– Скотина важнее, а люди всегда найдут себе пристанище на зиму.