Борис Никольский - Непобедимая

По-зимнему быстро смеркалось, и Левашов зажег настольную лампу. В комнате было неуютно. У стены стоял чемодан, в углу — перевязанные шпагатом стопки книг, шинель висела на гвоздике.

С женой Левашов условился, что вызовет ее и маленького Андрюшку после того, как устроится на новом месте, примерно недели через две. Но уже сегодня он телеграфировал в Москву: «Выезжайте. Квартирой обеспечен. Жду.».

«Новое место службы» отнюдь не было для Левашова новым: случилось так, что после окончания Инженерной академии он был назначен в ту же часть, в которой служил во время войны.

Это назначение состоялось всего лишь неделю назад. Закончив дела, Левашов усталый и счастливый прибежал домой.

— Ты понимаешь, что это значит? — в сотый раз за вечер спрашивал он жену. — Ведь удача, ведь просто счастливый жребий! Снова увидеть людей, с которыми больше трех лет вместе воевал! Новинск, Ржев, Стародуб, Висла, Одер, Берлин!.. И вот теперь снова Новинск!..

В тот же вечер он позвонил своему давнишнему приятелю и однополчанину, конструктору одного московского завода Павлу Никитичу Андронову.

— Ты меня слышишь, Павел? Ты понимаешь — удача! Снова в хозяйство Тарасова! Почти пять лет прошло! Май сорок пятого — январь пятидесятого! Нет, ты только представь себе, какую физиономию скорчит Гриша Торопов, когда увидит меня! А Митенька Лаврушинский?..

Потом он вдруг присмирел, ходил по комнате, негромко напевая: «Давно мы дома не были…»

Жена уже спала, когда он вынул из письменного стола большой конверт со старыми, выцветшими фотографиями военных лет.

Вот на фоне каких-то развалин снят он вместе с командиром взвода автоматчиков Георгием Колесовым в день награждения. Не так давно получил Левашов от него письмо, в котором тот звал в гости, в свой колхоз.

А вот другая фотография: Левашов вместе со старшим сержантом Лукиным возле танка. На танке, которым командовал Лукин, выведено крупными буквами: «Вперед, на Берлин!» В прошлом году, когда имя фрезеровщика Петра Лукина прославилось на всю страну (за год он выполнил пятилетку), Левашов поздравил старого знакомого. Лукин сразу же ответил приглашением приехать в Свердловск.

Долго еще сидел Левашов над старыми фотографиями, не столько вспоминая прошлое, сколько думая о новом назначении, о том волнующем свидании, которое скоро состоится.

Было темное морозное утро, когда Левашов вышел на вокзальную площадь в Новинске. Возле стоянки такси уже образовалась небольшая очередь.

— В гостиницу, товарищ капитан? Есть одно место в рейсовой…

Левашов не отвечал. Поставив свой чемодан на землю, он смотрел на вокзал, на высокую башню с часовым циферблатом и большими заиндевевшими стрелками, на здание с неоновой надписью: «Клуб железнодорожников», смотрел и ничего не узнавал: в ту пору, когда капитан Левашов бывал в Новинске, вокзальная площадь представляла собой бесформенную груду камней и битого кирпича. Отсюда до линии фронта было не больше двадцати километров.

Уже обозначился дневной свет, и таяли в нем фосфорические стрелки часов, и неоновые надписи, и огоньки машин, а Левашов все стоял, и сердце его замирало, как бывает в предчувствии большой радости или большой тревоги.

В полк Левашов ехал автобусом. Всю дорогу он ногтем царапал плотно промерзшее стекло, дышал на него в надежде рассмотреть знакомую дорогу. Но что он мог увидеть? Автобус шел быстро, мелькали какие-то постройки, по-видимому, дачи, какие-то беседки, заснеженные площадки — не то для тенниса, не то для волейбола.

Автобус остановился недалеко от казарм. Левашов со своим чемоданом отправился в штаб. Никаких надписей — «Хозяйство Тарасова» — он не обнаружил. Дежурный офицер попросил его подождать.

От нечего делать Левашов стал глядеть в окно. Может быть, в самом деле покажется приземистая, коренастая фигура полковника Тарасова, или Гриша Торопов, заметив товарища, скорчит уморительную физиономию…

Но в это время дежурный офицер подал команду: «Смирно!», и в штаб вошел высокий худощавый человек.

— Ко мне? Прошу в кабинет…

Можно сказать, что Левашов был встречен начальством хорошо, и даже очень хорошо. И полковник Леонтьев, и его заместитель по политической части Кронин долго беседовали с новым офицером. По всему было видно, что они от души ему рады.

— Вы прямо живая история нашей части! — воскликнул Кронин.

— Я еще не настоящий «старичок» — улыбаясь, сказал Левашов. — Ведь я пришел только в сорок втором году. Вот старший лейтенант Торопов или капитан Лаврушинский — те настоящие «старички» — с июня сорок первого… Да я их, наверное, по старинке величаю. Может быть, оба уже майоры?

— Право, не знаю, — ответил Кронин. — Они давно ушли от нас Товарищ Лаврушинский учится в Артиллерийской академии, а товарищ Торопов служит на Дальнем Востоке.

— Так, так, — сказал Левашов. — Но есть и другие «старички», например…

— Нет, дольше всех здесь я служу. Четвертый год пошел…

— Ни одного офицера, который бы служил в войну?

— Ну что вы, — сказал Кронин. — Людей с боевым опытом у нас немало. Но в войну они служили в других частях. Так уж получилось…

Да, несколько иначе представлял себе Левашов свой приезд на новое место службы.

Правда, полковник Леонтьев познакомил его со всеми офицерами, а приветливый Кронин даже устроил у себя дома товарищеский ужин…

Но не было старых друзей, с которыми можно без всякого ужина просидеть ночь напролет и, едва различая друг друга сквозь табачный дым, кричать до хрипоты: «А это ты помнишь?» Не было старых друзей, с которыми можно молча пройти по залитому луной шоссе до развилки, где сейчас надпись: «Тише ход: школа!», а тогда была линия фронта…

И Левашов то и дело отрывался от конспекта, подходил к окну и, хмурясь, смотрел на шоссе, освещенное электрическими фонарями. Конечно, трудно было отсюда увидеть развилку дорог, но ему казалось, что он ясно видит ее, и не только ее, но и траншею, вырытую наспех, а потом уже оборудованную по всем правилам, — траншею, дальше которой гитлеровцы не прошли.

По этой дороге враг рвался к городу, и именно здесь прославился батальон Андронова, конструктора московского завода. Андронов и его солдаты выстояли, и именно отсюда началось наступление наших войск.

Из окна своей комнаты Левашов видит дорогу куда дальше знаменитой развилки. Дорога идет на запад, и хотя это очень широкая дорога, она односторонняя: движение по ней только в одну сторону — на запад.

Дорога подходит к городу с немецким названием. Высоко над дорогой проносится артиллерийский вихрь, а вслед за ним устремляются вперед автоматчики Георгия Колесова, открывая дорогу все дальше и дальше.