Мор Йокаи - Призрак в Лубло

Жужика как зачарованная сидела среди них; она ничего не слышала и ни о чем не думала – на ее устах горел поцелуй Йошки, она ощущала его объятия. .

Нужны ли ей еще слова и думы, бывает ли большее счастье?!

10

Йошка то запевал одну песню, то, оборвав ее, принимался за другую, но неизменно возвращался к одной:

...А головушку свою

Я склоню на грудь твою,

Белую, лебяжью.

Белую, лебяжью..

Эту песню он спел несколько раз подряд, готовый вот-вот разрыдаться, затем зашел в небольшую пивную.

Комната была ярко освещена, но людей не было, кроме какого-то оборванца в солдатской шапке и хозяйского сына, готовившего уроки. Дочь корчмаря-еврея, весьма красивая барышня, сидела там же, за прилавком.

— Стакан вина.

— Какого?

— Хорошего.

— Крепкого?

— Позабористее давайте.

Корчмарь принялся выбирать, достал пузатенькую бутылку с пестрой этикеткой и налил из нее в рюмку какую-то зеленую жидкость.

Йошка подозрительно посмотрел, не сироп ли это, но, когда пригубил, зелье обожгло ему рот.

— И впрямь яд.

— Абсент.

— Ишь, зеленый какой! – проговорил нищий солдат.

Йошка взглянул на него.

— Вы почему не идете домой?

— Зачем?

— Разве у вас нет семьи?

— Нет.

— И жены нет?

— Нет и ее.

— И не было?

— Была.

— Куда же она девалась? Умерла?

— Не умерла. . Пошла по плохой дорожке, а я заметил да и прогнал...

Йошка посмотрел на него и задумался. Он удивился тому, что живет, говорит, слушает, смотрит на человека. .

Либо умереть, либо обнимать любимую девушку – иного в этой жизни для него не существовало.

— Ее тоже следовало бы спросить, – заметил он тихим голосом. – Женщину тоже надо было выслушать, что и как. . Подайте и старику, – обратился он к корчмарю.

У солдата не дрогнул на лице ни один мускул. Он взял стакан и хлебнул.

— Я всегда был смирным человеком, – сказал он, – ничего не позволял себе, не пил, не ругался. Я, браток, жестянщик, учился этому ремеслу. В семнадцатом году меня призвали в солдаты вместе с сорокалетними стариками, а в восемнадцатом демобилизовали, был я на русском фронте; а родился я, стало быть, в семьдесят третьем. . в семьдесят третьем, на улице Миклоша. Наш дом во дворе стоит, напротив Фаркаши Тураи.

— А когда же вы прогнали жену?

— В восемьдесят восьмом.

— Давненько, значит, – бросил Йошка.

В разговор вмешался корчмарь:

— В восемьдесят восьмом не может быть, если вы родились в семьдесят третьем.

— То есть мы поженились в девяностом, а в восьмом пришлось прогнать ее, мне тогда было двадцать восемь лет.

Было видно, что он совершенно не в ладах с числами.

Но Йошку интересовало не это.

— Вы ее любили?

— В том-то вся и беда.

— Почему?

— Так ведь кого любишь, тому все прощаешь...

— Получите! – позвал корчмаря Йошка.

Выйдя на улицу, он снова запел:

Если все-таки дождусь, –

Будешь ты со мной,

И тебя я назову Милою женой, –

То на брачном ложе ночью

Загляну я в сини очи.

Сердце к сердцу приложу.

Пасынок безродный,

А головушку свою

Я склоню на грудь твою.

Белую, лебяжью.

Белую, лебяжью!.

Правда, пел он уже гораздо тише.

Йошка сделал большой крюк и, тяжело ступая словно налитыми свинцом ногами, добрался к Чигесаду, где жил брат его отца, Глухой Дарабош. Когда он открыл калитку, две огромные белые собаки подняли лай.

— Пошли вон! – замахнулся он на них.

— Молчать! – крикнул Глухой Дарабош, стоя на пороге в сенях, и собаки тотчас притихли.

— Что поделываете, дядюшка?

— Пошел куда-то за девушкой, – ответил Глухой Дарабош, который за лаем собак не разобрал вопроса и решил, что Йошка спрашивает у него о сыне.

Глухой Дарабош был высокий, стройный мужчина; вот уже десять лет, как он овдовел и жил со своим единственным сыном, который только что ушел к своей девушке.

— Не женились, дядюшка?

— Пока нет.

— Что так?

— Мне уж не пристало свататься.

— Так пусть сватается она.

— Она уже сваталась.

Йошка знал, что дядя хотел жениться на какой-то вдове, но дело почему-то не сладилось.

— Ну, и что же?

Старик серьезно посмотрел в глаза парню.

— Если уж кувшин однажды разбился, сынок, не стоит его стягивать проволокой. Лучше купить новый.

Йошка опустил голову.

— А ты чего пришел? – спросил старик.

— Да вот жениться хотел бы...

— На ком?

— На бедной девушке.

— А отец?

— Ругает.

— А мать?

— Плачет.

— А бабка?

— Проклинает.

— А девушка?

— Красивая.

— Любит тебя?

— Любит.

— А ты ее?

— Очень.

Старик умолк. Он снял с огня варившуюся картошку и слил воду в помойное ведерко. Только после этого он подошел к племяннику.

— Пойти в сватья?

— Будьте так любезны, дядя Михай!

— Ну, так садись же.

Йошка сел, а старик спросил:

— Какой нынче день?

— Пятница.

— Тогда, значит, во вторник.

— В воскресенье, – смущенно возразил Йошка: это «в воскресенье» он буквально простонал, сокрушаясь, что не мог сказать «завтра!».

Старик покачал головой.

— Во вторник!.. В день пресвятой богородицы... Как раз день сватовства!.. Вторник – святой день!

Йошка повесил голову. Ну, что ж, хорошо и это, раз уж нельзя иначе.

11

Жужика как ложилась, так и проснулась с болью на сердце. Ох, давно уже миновало то время, когда она играла этим парнем как хотела; теперь же сердце так и щемит.

Каждая минута, которую ей приходилось проводить в одиночестве, была ужасна. Куда бы она ни смотрела, повсюду ей виделся он, за что бы ни бралась, только и звала его.

«Какой он красивый, – твердила она про себя, – какой красавец! Красивая голова, лоб, и усы красивые, и шея, даже ладони; а какое наслаждение слушать его голос, – он так и журчит, так и льется, словно вода из кувшина. Бывают ведь такие горластые, как, например, столяр из углового дома – лучше уж умереть, чем вечно слышать его голос. А голос Йошки, этот милый голос можно слушать без конца, он так и забирается в уши человеку, да там и остается. . А что он говорит, какие ласковые, нежные, добрые слова! Никогда не оскорбит, не обидит, прямо ребенок; все бы ему играть да шутить, его нельзя даже всерьез принимать – трехлетний мальчуган, да и только».

Жужика не знала, что с ней творится: то ее бросало в жар, то обдавало холодом. Стоило ей подумать, что Йошка придет, как по телу разливалась теплота, но потом мелькала мысль, что его могут отбить у нее, и голова шла кругом, ей казалось, что она умирает.

Все валилось у нее из рук, а оставаться наедине с самою собой никак не удавалось.

Мать заметила это и сказала:

— Сходи-ка к госпоже Бодоллаи.

— Зачем?

— Затем! Ты ведь так и не побывала у них с тех пор, как вернулась с уборки.