Мор Йокаи - Призрак в Лубло

– Верно! Так оно и есть!

– В создавшейся обстановке, поскольку бургомистр должен избираться из числа сенаторов – ибо таков наш modus Vivendi, – я предлагаю, чтобы кто-нибудь из вас, господа, сам, добровольно, вызвался занять этот пост..

Поросноки обвел беспокойным взглядом сенаторов. В

зале заседаний воцарилась гробовая тишина. Сенаторы замерли и не шевелились.

– Никто не хочет? – переспросил он, помрачнев. – Тогда нам не остается ничего другого, как прибегнуть к последней мере. Ее предписывают нам наши обычаи на случай, когда одному из сенаторов предстоит взять на себя опасное поручение. Эй, Пинте, принеси-ка свинцовый ларец.

Гайдук внес из смежной комнаты небольшой свинцовый сундучок, каждую из четырех сторон которого украшал череп в скрещенные кости.

– Здесь двенадцать костей, – глухим голосом сказал

24 Едикула – тюрьма в Константинополе (так называемый «Семибашенный замок»).

Поросноки и высыпал костяные кубики на середину стола, по зеленому сукну которого озорно резвился пробравшийся через окно луч осеннего солнца. – Одна из них черная, остальные – белые! Кто вытащит черную – тому и быть бургомистром!

С этими словами Поросноки бросил кости обратно в ящик.

– Да, но здесь присутствуют только одиннадцать сенаторов! – дрожащим голосом возразил Криштон. – Один кубик лишний.

– Лишний, если господин Лештяк не будет тянуть. .

– Коли дали ему право решающего голоса, пусть и он вместе со всеми тянет жребий, – заметил Залади. – Одеяние прав шьется на подкладке обязанностей.

– Пусть тянет! – в один голос порешили сенаторы.

А у Лештяка глаза засверкали, лицо раскраснелось.

«Вот бы мне черный достался!» – думал он про себя.

Тем временем весть о назначении Мишки Лештяка сенатором через гайдуков просочилась наружу, к толпе народа, глазевшего перед зданием ратуши. Известно было все: как с самого утра заседали сенаторы и ничего не могли придумать своими отупевшими головами, как бросил искру мудрости пробравшийся к окну ратуши Мишка и как

Габор Поросноки пригласил его после этого в зал и усадил к зеленому столу рядом со старейшинами. Слыхивал ли кто прежде о чем-нибудь подобном? Умница Поросноки: и в ночной тьме словно ясным днем видит.

Народ, оживленно переговариваясь, толпился перед ратушей. Иногда из общего гула выделялся чей-нибудь возглас:

– Ура Лештяку! Давай его сюда! Желаем послушать его!

А вдова Фабиан, размахивая руками, объясняла тем, кто стоял поблизости:

– Откровение божие снизошло на него! Господь во сне шепнул ему, что и как сказать надобно, чтобы бедный город наш от злых нехристей спасти. Почему, спрашиваете вы, госпожа Леташи, бог именно его выбрал для сего откровения? А потому, что создатель наш всегда ремесленному люду предпочтение оказывает. Ведь и сам наш господь Иисус Христос был плотницким сыном! А Мишка –

сын портного. Да вон и отец его сюда бежит! Смотрите-ка!

Из соседнего домика стремительно вылетел Матяш

Лештяк: в одной руке у него был аршин, а в другой – лазоревого цвета ментик, на котором еще виднелись белые нитки наметки.

– Где этот пащенок? Убить его мало! Здесь он должен быть, сюда пошел!..

– В сенате он.

– Кто? Мишка? Как это он туда забрался? Знать, от меня спрятался! Ну, ничего. Я подожду, пока он выйдет! Уж я покажу нечестивцу! В порошок сотру негодяя! Час назад дал я ему утюг разогреть, потому что должен нынче же отнести вот этот ментик халашскому бургомистру – он с депутацией к пештскому губернатору в Ноград 25отправляется. Я сейчас зову: «Мишка, давай утюг!» И что же? Ни тебе Мишки, ни утюга... Ну, как тут не выйти из себя?!

25 Резиденция пештского губернатора находилась в местечке Фюлек, Ноградского комитата. (Прим. автора.)

За Мишку вступился скорняк Балинт Катона:

– Нельзя же такого взрослого парня все еще на побегушках держать. Не вечно ему утюги разогревать!

– Вы, сударь, на своем дворе распоряжайтесь, – резко бросил портной. – Что мне прикажете с ним делать, коли он ни на что другое не способен? Достукается – еще повесят его! Все политикой увлекается! Вот я покажу ему политику! До синяков излупцую негодяя!

– Не посмеете! – покачал головой Балинт Катона, вспомнив, как отличился сегодня юноша.

– А вот провалиться мне на этом месте, если не отколочу я его!

Балинт Катона собирался было уже объяснить своему собрату по ремеслу, каким образом угодил Мишка в сенат, как в этот самый миг окно ратуши со стуком распахнулось, и в нем показался Габор Поросноки.

– Почтенные граждане Кечкемета! – громовым голосом крикнул он, обращаясь к толпе. Установилась глубокая тишина. – От имени городского сената сообщаю вам, что с сегодняшнего дня сроком на один год согласно законам и обычаям Кечкемета бургомистром нашего города стал его благородие, достойный и доблестный господин Михай

Лештяк.

Над толпой пронесся всеобщий возглас изумления.

Кое-кто уже и захохотал:

– Ха-ха-ха, Михай Лештяк – бургомистр!

Но, столкнувшись в воздухе с громовым «ура», выкрикнутым больше по привычке, чем сознательно, насмешливые голоса или заглохли, или тут же переметнулись на сторону кричавших «ура», и вскоре уже много сотен голосов дружно слились в могучем одобрительном реве, заглушившем все остальное.

А прозвучи первый крик «ура» слабее, а «ха-ха-ха»

сильнее, и тогда не смех, а «ура» заглохло бы, и вместо него вся толпа гулко бы ржала: «Ха-ха-ха! Хи-хи-хи!..» Потому что чем больше людская масса, тем легче, будто пушинка, подхваченная дуновением ветерка, взвивается вверх или колеблется и туда и сюда ее настроение.

На громоподобный рев толпы к ратуше со всех улиц повалил народ. Отовсюду спешили любопытные. Некоторые уже успели вооружиться баграми, ведрами и кричали:

– Где горит? Что? Что случилось?

Но вот двери ратуши распахнулись, на площадь парами вышли сенаторы. Среди них был и Михай Лештяк.

– Идет, идет! – закричали вокруг. Началась страшная давка. Все хотели протиснуться вперед, к новому бургомистру.

Лештяк выступал горделиво, величественно. От былого

Мишки не осталось и следа. Лицо рдело молодым румянцем, а веселый взор его скользил по толпе. Словом, вел он себя, как и подобало баловню судьбы. Слева и справа от него, подобно ликторам римских консулов, вышагивали два гайдука с поднятыми вверх палками: то был символ высшей власти в Кечкемете!

Впрочем, без них и впрямь было бы опасно. Ведь двадцатидвухлетний юноша в потрепанной жилетке поверх рубашки являл собою несколько необычное зрелище на фоне почтенных господ сенаторов, разодетых в доломаны с серебряными пуговицами. А может быть, как раз это обстоятельство и пришлось но душе народу, встретившему появление молодого человека криками одобрения?