Ариадна Борисова - Божья отметина: Мать

— Может, ошибаюсь… Когда-то очень давно она была моей подругой?

— Да, — тихо подтвердила Изольда.

— Не помню, — Мария разочарованно вздохнула и с сожалением отставила статуэтку. С виноватой улыбкой взглянула на Изольду:

— Нет, Изочка, совсем не помню…

Нетерпеливо протрещал дверной звонок. Изольда выбежала в прихожую, вскинула руки к обдавшей морозцем груди Семена, ввалившегося в дверь с радостно-тревожным лицом:

— Сэмэнчик, Семен, пожалуйста, спокойнее… Не напугай ее, тише, тише…

— Кто пришел? — спросила Мария из комнаты.

Семен застопорился у входа. Шепнул в замешательстве:

— Что делать?

— Ничего…

Помогая ему снять куртку, Изольда громко ответила Марии:

— Друг мой из Верхоянска приехал.

Старушка показалась в проеме двери.

— Познакомься, это — Семен, — отступила Изольда.

Семен, всем телом подавшись вперед и щурясь, как от дневного света, простер к матери руки.

— Здравствуйте, Семен. — Она тоже протянула узкую ладонь — для приветствия.

Он словно слегка сломался движением, суетливо вытер о свитер вспотевшие пальцы и осторожно пожал ожидающую ладошку.

— Здравствуйте… Мария.

Поддерживаемый тактичным плечом незаметно подошедшего Геннадия Петровича, Семен стоял и смотрел на мать, безотчетно перебирая край свитера. В его пораженных глазах Изольда видела фрагмент собственного «тоннельного» шока, рухнувшего на нее при первой встрече с Майис. Но ему было легче: Иза постаралась подготовить его по телефону.

Начиная с той ошеломляющей телефонной информации вплоть до последней минуты Семен не мог поверить, что это — правда. Он тоже приготовил себя, намереваясь без избыточного проявления эмоций встретить и принять любое предстоящее открытие, но правда оказалась сильнее, и мужество его покинуло. Молча содрогаясь в мучительных, подступивших к горлу спазмах. Семен испугался, что сейчас разрыдается, как мальчишка, как маленький Сэмэнчик, когда-то выплакивавший на коленях матери свою мимолетную детскую обиду.

— Что ж мы тут застряли? Давайте пройдем в комнату, там уже стол накрыт, сказала Марин и всплеснула руками, — ой, Изочка, а про пельмени-то мы забыли! Они у нас, наверное, выкипели уже!

Чувствуя безмерное облегчение. Изольда оставила всех в прихожей и ринулась в кухню.

За столом Семен начал понемногу «отходить», но все так же не сводил с матери глаз, чем сильно ее беспокоил, поэтому Изольде пришлось, проходя мимо с тарелкой ничуть не переварившихся, только что доспевших пельменей, ущипнуть его за плечо.

После короткого обмена новостями наступило неловкое затишье. Пока Изольда лихорадочно искала тему, способную как можно естественнее снять напряжение, Геннадий Петрович потянулся к горячему блюду:

— Что может быть вкуснее наших северных пельменей! Знаете, я всегда испытываю патриотическое чувство, когда их ем!

«Какая я молодец, что догадалась его позвать… — с оттенком нежности подумала Изольда. Но вечером он уйдет, и что тогда? Что дальше?»

Изольдины тревоги оказались небеспочвенными. В кухне, куда она в некоторой настороженности принялась таскать из обескураживающе молчаливой комнаты грязную посуду, к ней приблизилась Мария:

— У тебя какой-то странный друг, Изочка. — Она поежилась, — так и ест меня глазами, так и ест…

— Он мне не просто друг, — произнесла Изольда, помедлив. — Он — мой молочный брат.

— Брат? — переспросила Мария, напрягаясь лицом. — Молочный брат?..

— Нас обоих выкормила одна… женщина, — сказала Изольда. — Одна очень хорошая женщина. Та самая. Майис.

— У меня не было молока? — растерянно спросила Мария и осветилась догадкой: — Так значит, Семен — сын Майис! Сэмэнчик!

— Правильно.

— Он знал меня… раньше?

— Да.

Мария в смущении затеребила концы платка:

— Вот почему он так на меня смотрит!

Она успокоилась, но в комнату тем не менее зашла, слегка подобравшись. Семен, очевидно, понял, что испугал ее непрерывным разглядыванием, и теперь виновато смотрел на Изольду, опасаясь мимоходом задеть взором мать.

Мария улыбнулась и, не глядя на него, сказала:

— Простите, что я так недоверчива… Как-никак, я старше вас и разных людей приходилось встречать… Люди — не звери, люди — человеки, но у каждого внутри, как у рыси на шкуре, свои отметины. Хорошие есть, однако и плохие тоже…

Изольда в который уже раз за то время, пока Мария жила у нее, невольно пережила укол мистического ужаса и покраснела от стыда за свой тайный страх. Язык Майис (ведь она все-таки Майис!), никогда не учившейся в школе, был не только языком образованного и начитанного человека, в нем к тому же мелькали интонации настоящей Марии! Как знать, может, в женщине, сидящей напротив с лицом, черты которого изменило время и облагородила, утончила всегда имевшаяся в ней незаурядность… а если быть точнее — незаурядный интеллект, действительно скрываются не одна, а две личности, живущие, как в матрешке, одна в другой?!

Изольда встряхнулась, вызвав недоуменный взгляд Марии, не очень уверенно продолжившей:

— …время, какое бы оно ни было, всегда эти отметины в человеке обнаруживает, вот только не сразу видны они. Хорошие не показывают себя снаружи, как картины художника или голос певца, потому что не обязательно это талант рисовать или петь. Разные, на первый взгляд незаметные, таланты от Бога случаются. Мужчина может быть храбрее или добрее остальных мужчин, а женщина — лучшей женой, лучшей матерью, чем другие, и это тоже — Его отметина.

— А если не довелось быть матерью, как женщине об этом знать?! — забывшись, с болью крикнула Изольда.

— Ох, Изочка, — Мария мельком скользнула по лицу Семена, — человек сам многого не знает и не понимает в себе. Но это главное — свою Божью отметину, он почувствует рано или поздно. Может и не узнать, не понять ее, но почувствует. Она в нем все равно через время пробьется…

Мария помолчала и удрученно добавила:

— Если, конечно, человек не потерял память… Ну ладно, устала я, а вы давно не виделись, вам, наверное, поговорить надо. Спать пойду, не буду мешать. Спокойной ночи.

Несколько дней, пока шло привыкание Марии к Семену, Изольда жила как на вулкановом жерле. У нее с Семеном даже маленькая перепалка случилась в кухне, пока Мария спала.

— Учти, я ее заберу, — предупредил он категорично.

— Значит, опять, как в детстве, тебе — коровы, а мне олешки? — рассердилась Изольда.

— Это все-таки моя мать, — напомнил Семен с ударением на слове «моя».

— Мария и моя… тоже.

— Она не Мария. Она — Майис.

— Знаю, знаю, — заторопилась Изольда, — но пока еще рано говорить ей об этом! Память опять может расстроиться, не дай Бог, с рассудком что-нибудь случится!