Юрий Семенов - Тропа обреченных

— Да, про плен упоминал, о «ястребке» в Бабаеве… как сапоги приказывал лизать.

— Погано, как бы он не нагадил мне. Очень нежелательно, что бандиты меня тут знают, я же из-за кордона по новой легенде.

— Вас проводим, и Кушака в мешок, только нас и видели.

— Пораньше нельзя это сделать? Ни к чему мне эта реклама.

— Попробуем, с Угаром посоветуюсь, — пообещал Проскура и подсказал: — В. В. надеется, у вас что-то есть для передачи.

— Передайте, вошел в контакт с эсбистом Комаром, иду выполнять его задание под видом функционера из-за кордона к финансисту центра Горбуну, его проверяем. Дня через три я вернусь на свой постой, запомните: станция Жвирка, дом недалеко от магазина, — стал объяснять Сухарь, где и как можно встретиться с ним, описал внешность хозяйкиного мужа — Пал Палыча.

— Отлично! — вырвалось у Проскуры.

— Через три-четыре дня у меня будут новости: и по Горбуну, и координаты Комара. Попозже я вам дам схему постоя Горбуна, его трогать не надо, коли эсбэ им заинтересовалось. Иду спать до вечера. Кушака берите.

На ходу обтираясь полотенцем, Сухарь скрылся в доме. Проскура нашел Угара в мазанке вместе с Кушаком и Кубышкой — они пили молоко. Павел Гаврилович не отказался от угощения, залпом опорожнил кружку и обратился к Угару деловым тоном:

— Друже Угар, надо идти к тайнику, друже Молоток хочет взять «грипсы» и оружие сейчас, а не на обратном пути.

— Давно пора, чего тянешь… — поддакнул Кузьма.

Угар все понял.

— Говорил же, сразу надо было все взять с собой, — для большей правдоподобности посожалел он и сразу принял решение: — Тогда по росе и пошли.

Кушак отправился в путь в приподнятом настроении. В здешнем тэрене он привык чувствовать себя хозяином.

Проскуру теперь уже беспокоило другое: окажутся ли в ранний час на месте чекисты с машиной? Ведь предупредить их он не успел — пошли четвертые сутки ожидания этого момента.

Но все складывалось удачно, и горевать было не о чем. К тому же контакт с Сухарем придал словно бы больше уверенности. Неизмеримая радость возникает за своего брата чекиста, у которого полный порядок по работе в стане врага. Это же, наверное, испытывал и Сухарь, узнав, кто такой Проскура. Подобное с подпой остротой может понять лишь тот, кому до слез пришлось скорбеть при виде фуражек товарищей, привезенных после операции.

Они шли лесом быстро, молча. Угар впереди, за ним — Кушак, а следом еле поспевал замыкающим Проскура. Широкий, длиннорукий, с плоским высоким затылком, главарь банды выглядел страшновато.

Павел Гаврилович заранее обговорил с Угаром, как они будут действовать в последний момент. Проскура должен стоять слева от Кушака, когда Угар будет доставать из тайника «грипсы» и оружие. Угар отвлечет внимание Кушака, показывая ему оружие. В это время Проскура должен ударить главаря бандитов по голове рукояткой пистолета, который он хранил в кармане.

Момент этот настал. Но чекист, видать, легковато ударил противника. Кушак упал на колени и пытался подняться. Проскура с Угаром повалили его, связали.

— Смотри за ним внимательно, а я поищу на дороге наших! — на прерывистом дыхании выкрикнул Проскура и скрылся в зарослях.

Он выбежал на лесную дорогу и увидел невдалеке замаскированную легковушку. «Вот хорошо-то!» — обрадовался Проскура и бросился к машине.

Майор Весник и Проскура быстро прибежали к Угару. Вскоре подъехала и машина. Кушака увезли в Луцк.

А Проскура с Угаром вернулись на хутор. Лишь на другой день, когда проводили Сухаря с Бучей, Кубышка не выдержала, поинтересовалась о своем дружке сердечном Кузьме — среди банды, пришедшей на постой отоспаться, она не увидела Кушака. На вопрос Угар ей ответил, что тот ушел с гостями и вернется дня через три. В тот же день она была арестована, ликвидировали чекисты и банду. «Осиное гнездо» еще некоторое время существовало. В него «залетели» еще несколько бандитов, пока не состоялся открытый суд над Кушаком и Хрисанфом. Памятный суд!

Трудно сказать, что так повлияло на психику Угара, только он, добравшись с Проскурой до хаты Кули, в тот же вечер сильно напился.

Павел Гаврилович терялся в догадках, что конкретно так подействовало на Луку. Арест Кушака был явно не в счет, неприязнь к нему он выразил открыто. Не мог его тронуть и разгром банды Кушака. Не арест же Кубышки запал ему в душу!

Утром Проскура, ничего не узнав от Угара, отправился в Луцк.

Новость о состоянии Угара озадачила Киричука. Он чувствовал, надо что-то немедленно предпринять, привезти на худой конец Угара в управление. Но сделать это мог один Проскура, вхожий в дом Кули. Иначе все можно испортить. И в то же время Киричук не мог сразу послать Павла Гавриловича на хутор «Три вербы», потому что удерживало другое неотложно важное дело: предстояло срочно составить донесение о встрече с Сухарем, о его новом псевдо Молоток. Эти сведения надо было немедленно передать в Львов. Их ждали львовские чекисты.

Киричук, объяснив ситуацию Проскуре, сказал:

— Напишите, Павел Гаврилович, все обстоятельно, после чего поезжайте на хутор к Угару, привезите его в управление. Мне пора к секретарю обкома.

Но Угар с хутора уже исчез, даже не попрощавшись с Кулей.

…Илья Иванович Профатилов выслушал информацию Киричука.

— Таким образом, операция завершилась успешно, — закончил чекист и напомнил: — Я не забыл ваше пожелание, Илья Иванович, об открытом судебном процессе над Кушаком, Хрисанфом и их подручными.

— Очень хорошо, — удовлетворился Профатилов. — Компанией и судить будем, это очень даже важно и политически необходимо. Проведем в Бабаеве или в Рушниковке?

— В Бабаеве, думаю, целесообразнее. Убийство отца Иннокентия особый смысл приобретает: ничто не свято для бандитов.

Профатилов улыбнулся:

— Святость мы на втором плане оставим. А на первом — преступления. Сколько в Бабаеве народу пострадало — от председателей колхоза до старого Андрена. Такую жестокость проявили… Вы охрану арестованных ненадежнее организуйте.

— Не сбегут, Илья Иванович…

— В клубе их надо судить и транслировать по радио хотя бы на площади в Бабаеве, пусть люди слушают… Съедутся отовсюду.

На рассвете Горбун пригласил представителя из-за кордона к себе в горницу. Он сидел за столом и что-то писал, делая вид, что занят. Оказался он таким, каким его Антон Тимофеевич и представлял: тощим, длиннолицым, с тонким отвислым носом. Его болезненную худобу еще более подчеркивали удлиненные, тонкие пальцы рук. Бросались в глаза крупные оттопыренные уши. И еще волосы: темные, жесткие, торчащие.

Горбун оторвал взгляд от бумаг и несколько мгновений рассматривал пришедшего, и тому показалось, что от него ждут еще какого-то подтверждения достоверности явки.