Юрий Семенов - Тропа обреченных

Сухарь достал спрятанный в подкладке «грипс», подал Горбуну и решил немножко надавить, сказав:

— Пока ждал, выспаться можно.

— Я за полночь пришел… — небрежно кинул хозяин, пробежав глазами бумагу. Спросил: — Что еще?

— Отчет забракован, данные крайне занижены, не заставляйте идти на проверку, считают, что не может так резко упасть наша материальная основа. Вот ответ на ваше «что еще». К ночи дайте подробное объяснение.

— Такое бегом не делается, через два дня в эту пору будет готово.

— Нет, сегодня к ночи! — нажал Сухарь.

— Я документы здесь не держу. Хорошо, завтра получите, — хладнокровно пообещал Горбун.

Подошел самый ответственный момент: говорить больше не о чем, надо вручать визитную карточку.

— Возьмите вот, просили передать, — протянул визитную карточку Сухарь.

— Что такое? — не поднял руки Горбун. — Кто просил передать?

— От Макара Мироныча… Михайлюка! — положил на стол визитку связной.

Горбун повертел перед глазами атласно поблескивающий прямоугольник из плотной бумаги, прочитал написанное раз и другой, отрицательно покачал головой, вернул послание.

— Это не мне, должно быть. Вы что-то напутали! До завтра! Будьте здоровы!

С непонятной досадой, с огорчением, можно сказать, уходил от Горбуна Сухарь, как будто ему очень важно было, чтобы тот обязательно оказался тем, кого подозревал в нем Комар. Проще простого оказалось: доложить эсбисту любой, выгодный чекистам вымысел и разом предрешить судьбу этого угрюмого человека.

Молодуха проводила Сухаря в мазанку, где его поджидал Буча. Антон Тимофеевич, хмурясь, начал с убийственной дезинформации, решив заодно с Горбуном скомпрометировать в глазах руководства ОУН и краевого проводника, сообщив с напускным гневом:

— Взял визитку, обрадовался, руки жмет, как родного брата встретил. Устно просил передать Макару Миронычу Михайлюку, от кого визитка, что Хмурый тоже с ними, он отстраняется от Бандеры, свою теорию развивает: изжило себя само наименование «бандеровец», оно связывается с пониманием «банда», что вредит ОУН и подлежит усиленному изживанию.

— Он у меня помычит сегодня, — достал из кармана петлю удавки Буча. — Они у меня подрыгаются, ушлые крысы.

— Погоди-ка, ты что! — сдержал его Сухарь, как будто тот собирался сейчас же отправиться свести счеты. — Завтра он мне пояснительную к отчету приготовит, это важно. Друже Комар велел.

— Пусть поживет, завтра все вытяну из него…

На другой же день Шульга отвел Миколу Сорочинского из села Боголюбы в лес и доставил прямиком в банду Гнома, в которой находился Сорока — Петр Сорочинский.

Идти недалеко, через густой кустарник, — банда разбросалась где попало, лишь наблюдатель укрылся на могучем дубе, откуда, казалось, через густую крону и разглядеть ничего невозможно.

Петро дремал, уткнувшись лицом в скрещенные руки. Когда возле него остановился Микола, поднял голову.

— Батюшки! — зашевелился Сорока, вставая. — Да как же ты тут, брательник?! Смотри-кась, разыскал… И Мария здесь?

Когда Микола рассказал о том, что произошло за эти дни с ним и с женой — он скрыл только ее арест и цель последней встречи с ней, — Петро с недоумением спросил:

— Тогда зачем же тебе надо было тикать из дома? Как видишь, мне совершенно необходимо стало побыстрее смотаться, пока Шурка меня не продал. Я знал, что он все будет на меня валить. Теперь-то пускай, теперь семь бед — один ответ.

Микола обеспокоенно спросил:

— Что ты здесь делал в эти дни?

— Вначале Зубр возле себя содержал, хотел меня шифровальщиком сделать. Не подошел ему чего-то, говорит, рассеянный, «директором паники» обзывал. Вот к Гному спровадил. А ты почему бежал?

— Маша настояла. Зубру сообщить обстановку велела, — замялся Микола. — Где его сыщешь?

— Мотается он, боится, по-моему, на одном месте задерживаться.

Микола придвинулся к нему поближе, тихо сообщил:

— Дела такие, что о них лучше нам вдвоем только знать, и ни единой душе больше.

— Нам вообще надо придерживаться этого правила, — охотно подхватил Сорока.

— Тогда слушай и за моим тылом смотри, чтобы кто-нибудь не подстроился. Секрет у меня громадный.

— Я и подумал, ты неспроста заявился…

— Таскают Марию-то, в безпеку Стройный вызывал, Артисткой ее величал, все о нас им известно, о тебе разговор вел.

— Откуда он меня знает?

— Они, оказывается, все знают. Как не знать, когда столько заарканили чекисты. Есть, видать, кому рассказывать и о тебе, и обо мне, не говоря уж о Марии. Вот какие дела-то…

— Так она сидит, выходит? — без сочувствия спросил Сорока, оторвав стебелек и прикусив его зубами.

Микола сурово посмотрел на брата. Его удивило не равнодушие Петра к судьбе Марии, а холодность вообще к тому, что он говорил. Это заставляло его повременить с разговором о главной цели его появления здесь. Но Петро вдруг дал ему повод понадеяться на лучшее.

— Чего молчишь? Подвел я ее, выходит. Нечаянно, сам бы лучше за нее сел. Ради тебя, вернее.

У Миколы глаза оживились.

— Ради меня, да и самого себя, можешь успеть кое-что сделать. Должен, не лопухи же мы с тобой, как батька, бывало, говорил.

— Чего сделать-то? Не мямли, — поторопил Петро.

— Не марать больше руки кровью, вот что, — издалека решил подойти к главному Микола.

— Это уж как выйдет… С чего у тебя такая забота?

— Ты жить хочешь?

— Хочу.

— А с ними в банде много наживешь?

— Ну, нет… Давай, давай, телись, чего обхаживаешь, не девка. Уйти хочешь предложить? Так там же тюрьма, дадут столько, что и на том свете придется досиживать. Зачем мне такая роскошь? Ты иди.

— С повинной выйти предложил Стройный, а повинившихся они по домам отпускают. Марию вчера видел, в Порфирьевке у бабки Васьки нашла меня. Так вот скажу, слушай, нам предложили для гарантии и смягчения вины помочь им повязать Зубра. Смотри, чтоб никому ни звука!

— Потише сам-то… — Сорока хлопнул брата по коленке, утер вспотевший нос. — Этого козла вонючего я для своего удовольствия удушил бы. Только обманут они, чекисты. Им бы нас выловить да перегрызться повод дать.

— И я Маше об этом, она мне толкует: не чекисты помилование раздают, а Советская власть ее гарантирует, она слово держит, обращение было от имени Верховной Рады Украины.

Сорока говорил с сомнением:

— Обработал ее Стройный, неохота бабе в тюрьму, хватается за соломинку.

— Ты Машу не осаживай, не тебе тянуться до нее, она не промахнется. И завалил-то ее ты, тебе и слушаться бы нужного совета, пока возможность есть. Она вон боится другого — наперед смотрит, как бы горячий, дурной Петро новых дел кровавых не натворил, говорит, ступай, торопись, а то дорогу назад обрубит.

— Так и сказала?