Ариадна Борисова - Санна Ванна: Бабушка

Скоро стало известно, что Ванечка погиб на японской. Сашке не показали похоронку, ей о гибели брата сказал отец. Мать куда-то так крепко спрятала бумагу, что больше ее никто не видел. Как и леденцы…

В этот раз дровяник не сотрясался от ее воя. Она просто не поверила в смерть сына. Только специально съездила в город, чтобы увеличить в фотоателье его портрет, и повесила над своей кроватью. А рядом поместила откуда-то принесенную икону Богородицы и яркую картинку в рамке под стеклом, нарисованную и подаренную ей когда-то Ванечкой на 8 Марта — глазастые синие цветы на нежно-зеленом поле.

Сашка знала, что письма Ванечки мать носит в пакете на груди. Как-то раз, когда они мылись в бане, девочка вышла в предбанник раньше матери и увидела этот пакет на полке с бельем. Она думала, что в нем хранится что-то интересное, драгоценное, и быстренько развернула его, пока мать, громко ухая, охаживала себя за дверью березовым веником. И обнаружила это драгоценное — материно золотое обручальное кольцо и полуистлевшие от постоянного соприкосновения с потеющей кожей Ванечкины письма. Она могла поклясться, что мать знает их наизусть.

«Чтоб я так с ума пятилась — ну уж нет», — с неприязнью подумала взрослеющая Сашка. Она сильно обижалась на мать. Та ее совсем перестала замечать и хорошо, если за день Сашке обламывалось от нее несколько слов в повелительном тоне: «Пойди, принеси, сделай». Девочка была уверена: случись такое чудо и дай матери волю, она бы не раздумывая поменяла Сашку на сына и даже не вспоминала бы о том, что у нее была дочь.

Под Рождество мать решила погадать и, сняв с комода настольное трюмо, отправилась в полночь в загодя протопленную баню. Сашка знала о приготовлениях к ворожбе и за полчаса до матери спряталась в самом темном углу верхнего полка. Она видела, как Анна поставила посреди бани маленький столик, примастырила трюмо, на всякий случай сложив за ним кучу веников, и зажгла две свечи с двух сторон узких зеркальных створок. В центральной части трюмо отразился длинный сияющий коридор.

Заметно волнуясь, Анна уселась за стол и со звоном кинула в прозрачный без граней стакан перед зеркалом что-то блестящее. «Кольцо», — догадалась Сашка и вздрогнула от неожиданно гулко, как в бочке, прозвучавшего голоса матери, с незнакомой льстивой и тревожной ноткой обратившегося к кому-то невидимому.

— Касьянчиха давно получила похоронку на сына, а он нонче вернулся. В плену, говорят, был. Три года уже, как война кончилась… Может, и мой Ванечка в чужой стране мается?

Анна напряженно уставилась в зеркало и окаменела. Сашка тоже замерла в своем тайнике, боясь малейшим шорохом нарушить тяжелую тишину, словно мрачной безмолвной птицей внезапно слетевшую с прокопченного потолка.

Через какое-то время затекло колено, на которое девочка опиралась, и сделалось так жутко, что стук сердца, казалось, вот-вот выдаст ее. Отовсюду слышались едва уловимые тонкие звуки: шорохи, писк, звон, бренчание и скрипы.

Мать коротко всхлипнула:

— Где мой сыночек?

И вдруг… забыв обо всем, потрясенная Сашка протерла ладошками неверящие глаза. В глубине зеркального коридора, в самой сердцевине золотистого отражения, начало проявляться нечто смутно возникающее издали, сумрачное, округлое и плавное, как лежачая, туго обтянутая черной кофтой женская грудь…

Анна невольно вскрикнула и зажала рот рукой. Отражение стало более отчетливым, и наконец обе они ясно увидели в середине трюмо темный могильный холм… И тут у Сашки волосы поднялись дыбом: мать заломила руки и закричала так громко и свирепо, что несколько веников упало со столика на пол, трюмо шевельнулось, зеркальная анфилада нарушилась, и отражение исчезло. Съежившись, девочка крепко зажмурилась и закрыла похолодевшими ладонями уши.

В этот раз ко Дню Победы мать тайком от отца сварила в бане ведро браги и нажарила пирожков с капустой. Когда к маленькой площади перед сельсоветом потянулись радостные людские колонны, она оделась во все черное, вышла и примкнула к ближнему ряду. Сашка сгорала от любопытства и одновременно нехороших предчувствий: что, интересно, мать собирается делать в своем трауре в этой веселой разнаряженной толпе?

Но ничего не случилось. Анна, как все, слушала речи сменяющих друг друга докладчиков на трибуне у треугольного памятника павшим героям и разве что не кричала, как другие, бесконечное «ура». Потом спокойно пошла домой. Но вот дома Анну и на некотором расстоянии ступающую за ней дочь ждали неприятности. Мать вернулась вовремя: каким-то образом, вероятно, по запаху, отец обнаружил запрятанное под половицами ведро с брагой и теперь волок его со двора.

Анна молча потянула ведро к себе. Отец оступился на плохо отремонтированной тележке, и жене, хоть и с трудом, все же удалось затащить его вместе с ведром в сенцы. Дома она так же безмолвно водрузила ведро на шкаф. Отец понял, что доступ к бражке потерян, но из упрямства принялся сооружать что-то вроде лестницы из стульев и табуреток.

— Ох, ну и посмеюсь же я, когда ты лететь с их будешь! — не выдержала и мстительно съязвила мать.

— Вот дура! — в сердцах сплюнул на пол отец. — Глупая, бестолковая баба! Нонче — День Победы, понимаешь ты или нет, нонче — мой день! И ты мне, воину, об таком говоришь! Я от тебя уйду сейчас!

— Уходи! — закричала мать. — Наконец-то я ослобонюсь от тебя!

— Вот и ладно, — тихо, но угрожающе сказал отец. — Наше, как говорится, вам… Но не думай, я судиться буду. Здесь все в основном мне принадлежит.

Стараясь прямо держать спину, он круто повернулся к выходу на колесах тележки и увидел стоящую у двери Сашку. Пробормотал в сторону:

— Хоть бы дочь пожалела, кобыла старая.

— Я — старая?! — прошипела мать ему в лысую макушку. — А тебе, кобель, к молодушкам захотелось? — И захохотала: — Ох, и набегут же, и набегут! Да кому ты нужен, урод несчастный, полчеловека?!

Затылок отца налился кровью. Ничего не ответив, он с силой оттолкнулся от половиц мозолистыми ладонями и одним резким движением перекинул свое короткое мощное тело к шкафу.

— Что ты делаешь?! — истошно завопила мать, но было поздно: отец уперся спиной в стену и, раскачав здоровенную махину шкафа, с грохотом свалил его на пол. Ведро с бражкой, подлетев к потолку, перевернулось, оросило всю комнату терпким мутным дождем и рухнуло на стол, сбив с него керосиновую лампу.

Анна кинулась к отцу и вцепилась в остатки его волос…

— Выйди, Сашка, не смотри! — сорванным заячьим голосом, будто дурачась, заверещал отец и схватил мать поперек живота. — Молю, дочура, выйди!

Девочка выбежала из дома и заметалась по двору. Было ветрено, и она скоро сильно замерзла. Тогда, забравшись в старый курятник, она забилась в угол, где лежало прошлогоднее сено, согрелась, уснула и проспала до вечера.