Ариадна Борисова - Санна Ванна: Бабушка

Впервые Сашкино сердце дало о себе знать, когда она в тот день, еще часа два прослонявшись по двору, зашла наконец в дом. Отец с матерью были подшофе, расположились на задней стороне поверженного шкафа, на котором горела гильзовая коптилка, и о чем-то вполне мирно беседовали. Возле них валялась пустая бутылка из-под вина и вторая, початая, возвышалась среди закусок на импровизированном столе. Весь дом был пропитан тошнотворным духом сивухи и керосина. А Сашки, оказывается, до сих пор никто не хватился…

Ощущая свою ненужность, девочка тихо прошла в свою комнату и прямо в одежде легла в постель. Вот тут-то она и почувствовала, как с внутренней стороны левой груди больно дернулась и словно оборвалась какая-то ниточка. «Кажется, сердце», — равнодушно подумала Сашка и стала мечтать о том, как умрет. Может, хоть тогда родители обратят внимание на ее одинокий похолодевший труп и заплачут о печальной жизни дочери, так нелепо прервавшейся из-за их распрей в самом расцвете тринадцати лет…

Сашке не спалось и ночью. Она долго вертелась на постели. Попыталась почитать журнал «Пионер» при лунном свете, но думалось совсем о другом.

Из комнаты родителей послышалось:

— Дай…

— Нет.

— Ну дай…

Голоса были тихие. Сашка сначала думала, что отец выпрашивает деньги на водку. И внезапно поняла: тут не то…

— Нет, — игриво сказала мать. И захихикала.

Сашка в темноте прижала ладони к жарко полыхнувшим щекам. «Боже мой, неужто они до сих пор… Они же такие… старые…»

Она узнала об этой стороне человеческих отношений позже, чем обычно узнают деревенские дети. Когда Сашка была маленькой и, как все дети, задавала невинные вопросы о том, как она появилась на свет, отец показывал ей свой шрам от аппендицита и говорил:

— Отсель тебя вытащили в больничке, дочура.

— Ты носил меня в животике?

— Да.

— Долго?

— До-олго…

Отец подмигивал матери и смеялся, довольный. Сашка совсем недавно поняла, что означали те подмигивания.

Уроков математики не было почти неделю, учительница ушла в декрет, а заменяющую еще не нашли. Обсуждая эти события на большой перемене, девчонки перешли на волнующую тему родов.

— У математички живот большой-пребольшой, — сказал кто-то. — Будто в ем ребенков штук пять напихано.

— У всех такой перед родами.

— Ну да! У моей мамки совсем не такой был, когда она братишку носила.

— А меня отец в животе носил, — сказала простодушная Сашка.

Девчонки так хохотали, что попадали на пол. А после наперебой принялись объяснять. Сашка сначала просто удивилась и лишь потом, осмыслив нюансы, испытала мощный спазм омерзения. И теперь она честно затыкала уши, чтобы не слышать горячего шепота и скрипа в соседней комнате, но в голову лезли и лезли стыдные вопросы: «Как у их это получается, у отца же нет ног? Может, он подкатывается к ей на тележке? Как часто у их это бывает?..» И она боролась с искушением встать и подсмотреть в дверную щель…

Днем хмурые заспанные родители снова велели ей удалиться. Из дома почти сразу же, как она вышла, послышались вопли и шум падающих вещей.

Когда зареванная мать наконец позвала ее ужинать, в доме уже был наведен порядок и все стояло на своих местах. Сидящий у стола отец не поднимал опущенных глаз.

— Вот и иди к имям… — устало сказала ему мать, видимо, продолжая давно уже начатый разговор.

Отец перебил ее:

— Прекрати. Мы уже говорили об этом. — И добавил вполголоса: — Не надо при ей.

— Пусть знает! — с гаснущей искрой гнева заявила мать. — Пусть знает, что у калеки-отца на стороне…

Он подтянулся на локтях и закрыл матери рот рукой.

Зимой отец приморозил по пьянке одну из культей. Началась гангрена, и он умер в больнице. Гроб ему сделали в полный рост, учитывая несуществующие ноги. Сашка удивилась, каким, оказывается, отец был высоким. Вроде бы она была уже довольно большой девочкой, когда он уходил на фронт, но совсем не помнила его с ногами. Всю память о том довоенном отце перебили тележка на колесиках и отцовские руки с каменными, желтыми мозолями на пятках ладоней.

Мать одела отца в чистый старый костюм. В изножье положили тележку, а на нее — сапоги. Анна не плакала. Но лицо ее осунулось еще больше, а глаза запали и совсем потеряли свой чудесный синий цвет. На похоронах она долго смотрела на шмыгающую носом Сашку и вдруг сказала с глубоким отвращением:

— Господи, как ты на его похожа.

Когда Сашка вошла в возраст, мать начала ходить в церковь. Она молилась о том, чтобы Бог дал ее дочери сыновей, а ей — внуков.

После смерти матери Сашка жила одна в большом доме, но поведение у нее было такое строгое, что парни в ее сторону и глянуть не смели. Потому к ней и подселили на месяц этого агитатора.

Председатель перед вечерними киносеансами в клубе сам любил читать доклады о том, что госпоставки сданы в срок, колхоз полностью рассчитался с колхозниками по трудодням, потом говорил о слабой трудовой дисциплине, нехватке фуража и семян. Встревали звеньевые, ругаясь, что правление плохо организовало борьбу с засухой, и конца-краю не было этому собранию. В результате кино показывали до половины. Следующую часть можно было увидеть только на другой день, да и то если не успевали увезти в соседнее село. Колхозники в конце концов возмутились и перестали ходить в кино. У киномеханика полетел отчет, и он пригрозил председателю, что пожалуется на него в отдел культуры, раз тот препятствует повышению культурного уровня сельчан. Председатель струхнул, прекратил ежевечерние собрания и выписал из городской организации общества «Знание» профессионального лектора. Теперь колхозники повышали не только культурный, но и политический, и научный уровень.

Лекции свои агитатор читал так обстоятельно и добросовестно, что задерживался допоздна, и шофер сельской «полуторки» отказывался везти его ночью в город. Поэтому, подумал лектор, чего зря мотаться туда-сюда по тряской дороге при его-то слабом организме. Посоветовался с женой, и она согласилась, что раз уж такое дело, лучше ему пожить в деревне, поправить здоровье на чистом воздухе и свежих молочных продуктах.

Сашка как раз пошла в отпуск, да еще сверх трудодней за хорошую работу получила деньги и размышляла, на что бы их потратить. А как только в ее доме появился постоялец, поехала в город и купила себе обновы — все светлое, даже босоножки. Знала, что светлое ей к лицу. Сшила себе белый в черную точечку ситцевый сарафан и бледно-голубую кофточку без рукавов. Для чего? Сашка и сама не знала. Вовсе не из-за агитатора. Он ей вообще не понравился — хрупкий, ростика небольшого, да еще в очках. Такого местные парни могли бы щелчком перешибить.

Она с детства была домоседкой, но тут ей стало как-то неудобно дома торчать — все-таки женатый мужик. Решила снова съездить в город, сходить для самообразования в библиотеку, а то стыдно перед жильцом. Он спросил, какая ей литература нравится, а она и ответить не смогла. Всего-то одну или две книжки одолела за всю жизнь, да и то в детстве.