Ольга Токарчук - Веди свой плуг над костями мертвых

— Убийцы, — сказала я.

Дети испуганно смотрели на меня. В своих костюмах они выглядели нереально, словно новая раса людозверей, которая вот-вот должна появиться.

Присутствующие начали шептаться, завозились на местах. Переговаривались возмущенно, но в их глазах я заметила и сочувствие, это меня разозлило еще больше.

— Чего так вытаращились? — закричала я. — Неужели вы уснули, что слушаете эти глупости и даже глазом не моргнет? Совсем уже ума лишились? А сердца? Разве у вас еще есть сердце?

Я больше не сопротивлялась. Позволила спокойно вывести себя из костела. Обернувшись в дверях, я крикнула всем присутствующим:

— Убирайтесь отсюда. Все! Быстро! — Я взмахнула руками. — Идите! Кыш! Вас что, загипнотизировали? Вы уже совсем забыли, что такое сострадание?

— Успокойтесь, пожалуйста. Здесь прохладнее, — сказал один из мужчин, когда мы оказались на улице. Второй добавил, пытаясь напугать:

— Или Полицию вызовем.

— Вы правы, надо вызвать Полицию. Здесь призывают к Преступлению.

Они отпустили меня и заперли тяжелые двери, чтобы я не смогла вернуться в костел. Я догадалась, что ксендз Шелест продолжил свою проповедь. Села на выступе стены и медленно приходила в себя. Гнев ушел, холодный ветер обдувал мое разгоряченное лицо.

Гнев всегда оставляет после себя большую пустоту, в которую немедленно, как наводнение, вливается грусть и течет огромной струей, без начала и конца. Слезы, их источники снова открылись.

Я смотрела на двух Сорок, которые стрекотали на газоне перед плебанией, как бы желая меня развеселить. Как будто говорили — не расстраивайся, время работает на нас, дело должно завершиться, нет другого выхода… Они заинтересовались блестящей оберткой от жвачки, а потом одна из них схватила ее в клюв и взлетела прочь. Я проводила птиц взглядом. Неужели у них гнездо на крыше плебании? Сороки. Поджигательницы.

На следующий день мне, хотя у меня и не было уроков, позвонила молодая директриса и попросила прийти после обеда, когда в школе никого не будет. Принесла мне чашку чая, хотя я не просила ее, отрезала кусок яблочного пирога. Я уже знала, о чем она будет говорить.

— Вы понимаете, пани Янина, что после вчерашних событий в костеле… — озабоченно начала она.

— Никакая я не пани Янина, я тебя просила, чтобы так ко мне не обращались, — поправила я, но, кажется, бесполезно; знала, что она скажет, пожалуй, директриса хотела чувствовать себя увереннее, выражаясь так официально.

— …пани Душейко, окей.

— Да, понимаю. Я бы предпочла, чтобы вы слушали меня, а не их. То, что они говорят, деморализует детей.

Директриса кашлянула.

— Вы устроили скандал, ко всему еще и в костеле. Хуже всего, что все это произошло на глазах детей, для которых личность ксендза, как и место, где это случилось, являются особыми.

— Особыми? Тем более нельзя позволять им слушать такие вещи. Ты сама слышала.

Девушка перевела дыхание и заговорила, не глядя на меня.

— Пани Душейко, вы не правы. Существуют определенные нормы, традиции, и мы от них зависим. Нельзя так сразу все отвергать… — теперь было видно, как она подыскивала слова, и я уже предчувствовала, что директриса скажет.

— Я не хочу, чтобы мы, как ты это говоришь, все отвергали. Я только не позволяю, чтобы детей призывали ко злу, учили их обману. Восхваление убийства является злом. Все просто. Не более того.

Директриса закрыла лицо руками и тихо сказала:

— Я должна разорвать с вами контракт. Вы, наверное, уже догадались. Было бы лучше, если бы вы получили больничный на это полугодие — так лучше для вас. Вы болели и снова пойдете на больничный. Поймите, я не могу поступить иначе.

— А английский? Кто будет учить детей английскому?

Девушка покраснела:

— Наша катехитка закончила лингвистический колледж, — и посмотрела на меня как-то странно. — В конце концов… — она немного помолчала. — Мне уже ранее рассказывали о ваших необычных методах обучения. Говорят, вы жжете с детьми какие-то свечи, бенгальские огни, потом другие учителя жалуются, что в классе воняет дымом. Родители боятся, что это что-то плохое, сатанизм какой-то. Может, они и простые люди… И еще вы кормите детей какими-то странными сладостями. Конфетами из дуриана. Что это такое? А если кто-то из них отравится, кто за это будет отвечать? Вы об этом подумали?

Эти ее аргументы меня полностью добили. Я всегда старалась чем-то детей удивить, чтобы им было интересно. Теперь я почувствовала, как меня покидают все силы. Говорить расхотелось. Я тяжело поднялась и молча вышла. Краем глаза видела, как директриса нервно перекладывала бумаги на столе, и как у нее дрожали руки. Бедная женщина.

В Самурае было все, что мне нужно. Способствовали Сумерки, которые сгустились просто на глазах. Они всегда помогают таким, как я.

Горчичный суп. Готовится быстро, несложный, поэтому я успела. Сначала на сковородке растапливают немного масла и добавляют муку, будто собираются приготовить соус бешамель. Мука прекрасно впитывает растопленное масло, впитывает его, растет от удовольствия, тогда следует залить все молоком и водой пополам. К сожалению, это конец мучно-масляных игр, постепенно образуется суп, теперь надо светлую, невинную еще жидкость посолить, поперчить, добавить тмин, довести до кипения и выключить огонь. И только тогда добавить три разновидности Горчицы: зернистую, французскую дижонскую, кремовую, гладкую Сарептскую или Кремскую и в порошке. Важно, чтобы Горчица не вскипела, потому что тогда суп потеряет вкус и будет горьким. Подавать следует с гренками, и я знаю, что это блюдо очень любит Дизь.

Они приехали втроем, и я удивилась. Неужели приготовили какой-то сюрприз, может, у меня день рождения — так серьезно все выглядели. Дизь и Благая Весть были в хороших зимних куртках, одинаковых, и я подумала, что эта пара может быть вместе. Оба такие хрупкие, красивые — нежные подснежники, выросшие у края тропы. Матога был какой-то мрачный, долго топтался на месте и потирал ладони. Принес бутылку домашней наливки из черноплодной рябины. Мне никогда не пробовали его алкогольные напитки, как по мне, он жалел сахара, и его ликеры всегда были горьковатые.

Они уже сели за стол, я еще дожаривала гренки и посмотрела на них всех вместе, возможно в последний раз. Именно это пришло мне в голову — что пора попрощаться. И вдруг посмотрела на нашу четверку совсем по-другому, чем до сих пор — как будто у нас было что-то общее, как будто мы были семьей. Поняла, что мы принадлежим к тем людям, которых мир считает ненужными. Мы не делаем ничего существенного, не генерируем важные идеи, не создаем нужные вещи, продукты, не обрабатываем землю, не обогащаем экономику. Мы даже не расплодились, как положено, разве что Матога, у которого есть сын, пусть это и Черное Пальто. Не принесли миру никакой пользы. Не сделали ни одного изобретения. У нас нет власти, нет ничего, кроме наших маленьких владений. Мы выполняем свою работу, но она в глазах других абсолютно ничего не стоит. Если бы нас не стало, ничего, собственно говоря, не изменилось бы. Никто бы этого не заметил.