Эндрю Холмс - Клуб для джентльменов

Я шествую туда мрачный-премрачный. Не потому, что про себя костерю блондинку, и не потому, что память об оранжевых нитках в носу Эмили гложет душу. Просто до меня вдруг доходит, какое непосильное бремя лежит на моих плечах. До этого, сидя в вагоне и работая с записной книжкой, я мог прикидывать, сколько станций я уже очистил от скверны, сколько мне осталось обойти, — и купался в море удовлетворения от того, что я такой чудесный защитник Эмили!

Однако теперь меня душит сознание тщеты — моя работа есть суета сует, ибо сколько бы я ни силился методичнейшим образом и с блокнотом в руке очистить все плакаты Эмили хотя бы в пределах кольцевой «бутылки», я не могу этого сделать в принципе, так как не знаю общего количества реклам.

Только что я обнаружил неизвестную мне афишу в неожиданном месте.

И сколько таких неучтенных в моем инвентарном списке неведомых мне плакатов таится в подземных галереях и переходах?

А под Лондоном бродят, похоже, сотни злобных блондинок со жвачкой наготове, коих обуревает пылкая ненависть к идеальному носику Эмили!

Поэтому мне совершенно необходимо обстоятельно переговорить с мистером Бенстидом!

Я иду к ночному клубу «Льезон» — по адресу, который стоит в визитной карточке.

Снаружи много-много пестрой рекламы — намек на то, какие сокровища ждут посетителя внутри. Кричащие краски обещают заводную музыку, сулят рай земной и выполнение всех желаний.

На одной из афиш женский силуэт с неоново-ярким сиянием в центре туловища — похоже, бедняжка сейчас взорвется от напора внутренней музыки.

— Да-а? — отвечает кто-то невидимый, когда я нажимаю кнопку звонка.

— Здрасьте. Меня зовут Саймон. Я художник. Пришел к мистеру Бенстиду за гонораром. Он меня ждет.

— Погодите секундочку, сейчас я спущусь и открою.

Внутри клуб огромный, как пустой склад большого магазина. В это время дня тут, как и на пустом складе, тихо и безлюдно. Хотя ночная жизнь все равно присутствует — призраком, через стоялые запахи сигаретного дыма, алкоголя и сухого льда.

Меня проводят через холлище в главное помещение с балкончиками. Танцевальная площадка охвачена стойкой бара. Много-много разноцветных прожекторов, а в центре зала висит вертящийся зеркальный шар.

Сейчас все огни притушены. Кроме нас, в помещении только бармен, который загружает бутылки с пивом в большущий холодильник. Звон бутылок эхом отдается в пустом зале.

— Мистера Би нету, — бросает мне охранник, — вас примет менеджер.

Мы поднимаемся по ступенькам на галерею, откуда хорошо просматривается весь зал — размером с баскетбольную площадку. В комнатке за открытой дверью сидит мужчина в костюме и при галстуке и что-то считает на счетной машинке, которая выплевывает кассовую ленту. Охранник поясняет:

— Парнишка говорит — должен получить гонорар от мистера Би.

— Ясно. А зовут как?

— Саймон.

— Да, помню. Для вас действительно кое-что есть. Идемте.

Мы спускаемся к бару, и менеджер из какого-то потайного шкафчика под стойкой достает конверт. На нем стоит: «Саймону, лакрицеписцу». Я чувствую приятную тяжесть банкнот внутри.

— Мне нужно побеседовать с мистером Би, — говорю я.

— Исключено, — твердым топом отвечает менеджер. — Мистер Би просил передать конверт, и это всё.

Я беру конверт и со значением покачиваю им. Тяжелый конверт в руке превращает меня в другого человека: я бестрепетно смотрю менеджеру прямо в глаза.

— Дело касается его супруги, Эмили…

— Послушайте…

— Дело касается ее грудей!

Мой собеседник коротко возводит глаза к зеркальному шару, что-то бормочет себе под нос и затем кричит в сторону холла:

— Эй, Дэс! Мистер Би где сегодня будет? В «Мехастой шлюшке»?

— Так точно, босс! — доносится в ответ.

Менеджер выхватывает конверт из моей руки, кладет его на стойку бара и пишет на нем адрес.

— Вот, — говорит он, — мистер Би весь вечер будет в «Меховой шубке». Идите туда и скажите охране, что хотите побеседовать с мистером Бенстидом… только про груди его жены, в собственных интересах, не упоминайте, ладно?

Я беру конверт и отчаливаю. У меня непочатый край дел в подземке. Я продолжаю с той станции, где прервался, — с «Оксфорд-Сёркус», откуда мне предстоит двигаться в сторону Центральной линии. На одной из афиш у Эмили жвачка на подбородке. Я принимаюсь за работу и потихоньку успокаиваюсь. Чтобы трудиться как следует, необходимо сосредоточиться и думать только о Великой Задаче.

Этот глупый казус происходит потому, что нынче я такой рассеянный.

А рассеянный я потому, что не могу сосредоточиться.

А сосредоточиться мне мешает то ли похмелье после вчерашнего, то ли две кружки пива, которыми я с утра поправлялся.

Да-да, по пути домой я немножко позволил себе — чтоб прямей шлось… ну, вы меня понимаете.

К тому же не помню, когда последний раз спал ночь напролет — всё урывками, словно сон воруешь. Короче, весь я какой-то несобранный и недоспатый .

Я ковыляю вниз по лестнице и покупаю детский билет — я настолько на мели, что каждое пенни на счету и приходится капать под двенадцатилетку. Мне, перезрелой долговязине, это не очень к лицу, однако деваться некуда. Надо почти на карачках проходить через ворота, чтобы не задеть зеленый лучик, и все равно умная машина начинает визжать как резаная, крича всему миру о моем преступлении. Но визжи, не визжи, а я уже проскочил через турникет и был таков!

По дороге к эскалатору я обращаю внимание на странного парня. Такого чудилу всякий заметит. Хотя бы потому, что на руке у него грязная желтая хозяйственная перчатка. Он не то чтобы бежит вниз по эскалатору, а вышагивает самым быстрым шагом, каким мы ходили в школе, где было строго запрещено бегать.

Я на него раз глянул и забыл, своих хлопот полон рот. Стою на длинном эскалаторе, еду вниз и верчу в голове, где бы раздобыть денег и что будет, если у меня ничего не выгорит…

Чудилу я вижу перед собой — краем глаза, где-то далеко впереди.

И когда врубаюсь, что он повернут лицом ко мне и стоит на месте, перебирая ногами, уже слишком поздно.

Что этот придурок удумал — понятия не имею. Только я со всей дури на него налетаю. Облапив его и падая, уже в последний момент замечаю, чем он был занят: отлеплял жвачку с настенной афиши — причем с такой рожей, словно он священнодействует.

На пару мы грохаемся на ступеньки эскалатора и катимся вниз.

Счастье еще, что всё это случается недалеко от платформы. Чудила подхватывается как ни в чем не бывало и без всяких извинений умахивает в открытые двери стоящего поезда. Поезд щелкает дверями — и тю-тю.

А я остаюсь кучей тряпья лежать возле эскалатора.