Дмитрий Остров - Перед лицом жизни

— А чего это ты такая веселая, — спросил старик, — глаза-то у тебя так и светят.

— Жениха встречаю, — сказала Вера, — четыре года не было никаких известий.

— Ну и как же он объявился?

— А вот так внезапно и объявился. Хотела я его в Москве встретить, да очень уж там много всяких поездов приходит.

— А номер-то вагона знаешь?

— Там нет номеров, это поезд санитарный.

Старик отложил шитье и поднял глаза на Веру.

— Ты молодец, дочка, — сказал он, — вот и дождалась счастья. Счастье, я тебе скажу, — это все равно что хорошая погода: и на душе светло, и на сердце ясно. Только ты не робей и держись одного берега. Ну, прощай!

Вера вышла в станционный садик и села на скамейку. Наступали сумерки, и вскоре Вера увидела тяжелый, запыленный экспресс, остановившийся на станции. Его окна были ярко освещены, и, когда он тронулся, она долго смотрела на его красный хвостовой фонарь, чувствуя, что теперь ей не страшны никакие поезда.

Через час или два все будет решено. Она войдет в вагон спокойно и постарается держать себя так, как будто бы ничего не случилось за это время и словно они все еще в дороге и едут с юга к себе домой. Только бы не разрыдаться при встрече…

1948

Этот вагон четвертого класса без колес и подножек был спущен на землю домкратами в тот памятный день, когда подгулявшие новобранцы спалили деревянный Белогорский вокзал и деповскую дежурку.

Вагон предназначался для паровозников, и в тот день отец Иван отслужил в новой дежурке молебен, окропил ее стены водой, а машинист Фролов посадил шесть тоненьких березок с той стороны дежурки, где пролегала сточная канава, заваленная битой посудой из-под вина.

Когда кончилось торжественное богослужение, толпа разбрелась, и только Пелагея Колганова долго еще стояла на опустевшем полотне, недалеко от состава, пахнущего чарджуйскими дынями, и думала о том времени, когда муж вернется с войны, и она снова станет отличать один паровозный свисток от остальных, и снова будет выбегать на его зов за калитку и махать платком мужу, радуясь, что он благополучно прибыл в Белогорск.

Но в тот же год ее муж погиб где-то на Карпатах, а единственный ребенок умер, и она от отчаяния хотела даже повеситься, не зная, как дальше жить, пока соседи не посоветовали ей поступить на железную дорогу.

— Ты посуди сама, — сказал ей Кузьма Зябликов, работавший в то время кочегаром на маневровом паровозе. — Чем мыкаться тебе у корыта с чужим бельем, определяйся-ка ты к нам в вызывальщицы. Дело это нехитрое — сунула журнал под мышку и пошла. А ходьбы ты не бойся — чем больше ты будешь ходить, тем скорее в тебе затихнет горе.

И Колганова поступила на службу.

В первую получку она обронила у кассы серебряный полтинник, и это небольшое происшествие привлекло к ней внимание старика кассира, который любил давать прозвища паровозникам и любил говорить в рифму, изумляя окружающих и в это время обсчитывая их. Высунув голову из окошка, он пристально посмотрел на новую вызывальщицу и сравнил ее с тетей Олей, которую недавно уволили за то, что она стала стара и неповоротлива.

«Ишь ты какая красавица, — подумал старик, разглядывая Пелагею. — А ведь лет через тридцать и ты встанешь на паперть, как тетя Оля. Одна у тебя с ней дорожка».

— Тебя как зовут-то?

— Меня зовут Полей, — сказала Колганова.

— Полей, а я думал — тетей Олей. Посмотрите, ребята, какая же это Поля, ежели она теряет деньги, как тетя Оля!

Кассир засмеялся, и его смех был поддержан теми, кто еще не успел получить жалованье.

— Отныне, — сказал кассир, — мы будем величать тебя не Полей, а тетей Олей. Кто там следующий, подходи!

Так Пелагея Колганова превратилась в тетю Олю, и с тех пор на службе ее никто иначе не называл.

Вскоре она и сама привыкла к этому. Она пользовалась этим именем словно пропуском, особенно в ночное время, когда ей приходилось стучаться в дома, где жили паровозники, и отвечать на один и тот же вопрос: «Кто там?» Она всегда говорила: «Тетя Оля», и этого было достаточно, чтобы перед ней раскрылись двери.

В те годы она была хороша собой, и на нее посматривали даже женатые машинисты, а два деповских слесаря и телеграфист Хлынов посылали к ней самых искусных свах, но не добились положительного ответа.

Так прошла ее молодость, и, когда утихла тоска по мужу, деповские слесари обзавелись уже семьями, а телеграфист Хлынов спился и покинул город, не выкупив у шинкарки ни своей вельветовой блузы, ни шелкового искристого банта.

В тысяча девятьсот тридцатом году была заколочена старая дежурка, но через двенадцать лет паровозники снова переехали туда, потому что их помещение сожгли вражеские бомбардировщики. Эта первая бомбежка застала тетю Олю недалеко от вокзала. Был последний день сентября, такой яркий, что прохожие даже щурились от солнца, и этот день, ничем не напоминавший о войне, вдруг преобразился от первого же бомбового удара и потемнел, заволакиваясь дымом и пылью. Незнакомый запах — запах тротила — пахнул в лицо тети Оли.

Она осмотрелась. Две небольшие бомбы разорвались недалеко от нее, в привокзальном скверике. С деревьев посыпались листья, под ногами бегущих людей захрустели стекла, выбитые из оконных рам.

Чувствуя, как тяжелеют ноги, тетя Оля с трудом добралась до скверика и увидела там двух убитых женщин и девочку лет трех, онемевшую от страха.

Девочка сидела на траве и широко раскрытыми глазами смотрела на струйку воды, вытекающую из чайника, пробитого осколком.

На земле лежали узелки и чемоданы с наклейками. Видимо, обе женщины ехали откуда-то издалека и сделали пересадку в Белогорске, ожидая московского поезда.

Тетя Оля взяла девочку на руки и подошла к мертвым женщинам.

— Послушай, деточка, ну, повернись! Покажи мне, где твоя мама?

В это время резкий свист бомбы, а затем и взрыв заглушили слова тети Оли, и она инстинктивно прижалась к земле, подминая под себя сопротивлявшуюся девочку. Потом она покосилась на небо, где метались самолеты и голуби, и перевела дыхание, чувствуя, как спокойствие понемногу возвращается к ней.

Она увидела машиниста Зябликова, торопливо шагавшего по пустынной улице с железным сундучком в руке. Он тоже заметил тетю Олю и направился к скверику.

— Ну, что ты навалилась на девчонку? — сказал он, обращаясь к тете Оле. — Вставай, а то задавишь.

— Да ведь убьют ее, Кузьмич.

— А чего же ты здесь торчишь? Забирай ребенка и беги в туннель.

— И верно. От страха я сразу-то и не сообразила. Да, с вызовами-то как же?

— А никак. Нынче и без вызовов каждый на месте будет. Там и отдашь. Ну, беги, а то летчик уже на второй заход разворачивается.