Дмитрий Остров - Перед лицом жизни

Он оглядел посетителей. Их было немного. Морской офицер с женой, два летчика из гражданской авиации, несколько женщин, по-видимому актрис, и одинокий иностранец, пивший водку и закусывавший одной икрой, — вот и все те островки, которые выделялись среди пустого светлого зала.

Над этими островками плавали дымки от папирос.

Летчики часто чокались, и, когда их рюмки соприкасались, морской офицер поворачивал голову в сторону летчиков и вздыхал, отпивая из бокала пиво маленькими, неторопливыми глотками.

Выпил рюмку коньяку и Линевский. Он посмотрел на часы. До встречи осталось минут пятнадцать. Это порадовало его, но в то же время и насторожило.

«А ведь меня здесь могут увидеть знакомые, — вдруг подумал он. — А впрочем, черт с ними. Пусть сплетничают. Я все равно рискну. Надо хоть немножечко повеселиться. Что же тут особенного, если человек пришел в ресторан с хорошенькой дамочкой?» Во всяком случае, он сегодня же даст ей понять, что его жена — женщина невысокого полета, без идеалов, нравственно опустившаяся, на которой он женился по наивности и с которой он непременно разведется, как только защитит докторскую диссертацию. Он даст Елене понять, что ей надо торопиться и не обращать внимания на мещанские предрассудки, потому что ухаживать за ней долго у него не хватит ни времени, ни терпенья. «Да, надо сегодня же все уточнить», — думал он и следил за официантом, который и на этот раз не проронил ни одного звука.

С самого начала Линевскому многое не понравилось в старом официанте. Но больше всего ему не понравилось молчание Ивана Гавриловича, его независимая походка, его манера подавать на стол, в которой не было даже намека на заискивание.

«Видно, этот старый дурак ушиблен гордыней, — подумал Линевский. — Вот вам и осколок капитализма. Все-таки как меняются люди, как заметно меняются. Небось когда поил купцов, не думал о равенстве, а теперь лишний раз улыбнуться и то не хочет».

Линевский пододвинул к себе пустую рюмку и кивком головы приказал официанту снова наполнить рюмку коньяком.

Иван Гаврилович охотно выполнил это желание и в первый раз внимательно посмотрел на посетителя.

Как все старые официанты, он был суеверен и всегда придавал особое значение первому посетителю.

Сегодня рабочий день Ивана Гавриловича начинался скверно. Нехорошая усмешка посетителя, его брезгливые взгляды на обедающих летчиков, чудесных ребят, которых Иван Гаврилович знал, наконец самый тон человека в светлом пиджаке — все это ничего путного не предвещало.

А между тем ресторан постепенно наполнялся людьми, пришедшими сюда не только поесть, но и душевно поговорить, и повеселиться.

Теперь уже Линевский не так резко выделялся в зале. На его столике было все то же, что и на других столиках, так же ровно горела лампочка, ничем не отличаясь от остальных, и так же неприятно отсвечивали синевой перекрахмаленные салфетки, воткнутые в посеребренные кольца.

С нарастающим беспокойством наблюдал он за входившими людьми, которые садились за столики, брали в руки меню, заказывали кушанья и тем самым словно стирали ту незримую грань, какою всегда гордился Линевский, когда думал о себе как о состоятельном и выдающемся человеке.

Теперь он этой грани не замечал. Вокруг него были люди, по-видимому тоже состоятельные и солидные, и это неприятно удивило его. «Да, оказывается, многие уже могут так широко жить, как я. А впрочем, зря я сравниваю себя с ними, — подумал он, обводя ревнивым взглядом посетителей. — Сколько их, вот таких добродушных толстяков, которые ежедневно запускают лапы в карманы государства. Да и вон того, тощего, в пенсне, тоже надо будет показать Елене. Он совершенно ярко выраженный казнокрад. А вот и снабженцы — расхитители, совершают какую-то грязную сделку. Налево от них тоже сидят хищники, украшенные железнодорожными погонами, и говорят о каких-то котлах, на которых они, наверно, наживут не одну тысячу».

Так думал Линевский о посетителях, но все его суждения были несправедливы. Только двое из всех присутствующих в зале были нечисты на руку, но они не возбуждали никакого любопытства у посетителей, потому что были не очень полными и не очень худыми людьми, не носили никаких отличий и тихо вели разговор о своих желудочных болезнях, лениво пережевывая чебуреки и запивая их кавказским вином. Взгляд Линевского скользнул по ним, но не задержался ни на одну секунду.

Бархатные портьеры, колонны, люстры со множеством стекляшек, похожих на ледяные сосульки, привлекали теперь внимание Линевского.

Все это казалось прекрасным, и только люди, которые заметно повеселели, по-прежнему вызывали в нем раздражение и даже враждебность.

Постепенно его настроение портилось, и портилось оно главным образом потому, что даже старый официант и тот перестал обращать внимание на Линевского.

«Однако пора бы Елене и прийти, — подумал он. — Что за манера у этих проклятых баб вечно опаздывать».

Он выпил еще рюмку коньяку и закурил. Его слух обострился. Теперь в зале почти никто не говорил тихо, до ушей Линевского доносились то всплески женского смеха, то рокот мужских голосов, то осторожное покашливание одинокого иностранца, который, по всей вероятности, изучал загадочную Россию, простыл в открытой машине и сейчас лечился русской водкой. Он посматривал в сторону Линевского, принимая его тоже за иностранца, а тот бросал сердитые взгляды на людей, входивших в зал, и хмурился, сбивая указательным пальцем пепел с папиросы.

«Ну что ж, не будем ее торопить, — мысленно сказал себе Линевский. — Она женщина, а если женщина собирается в ресторан или в театр, то она всегда долго прихорашивается. Надо ждать. Терпение — вот удел влюбленных».

Линевский вытер лоб носовым платком и поморщился, когда почувствовал тот же самый запах духов, какими много лет пользовалась его жена.

Он глубоко вздохнул и торопливо сунул платок в карман. Мысли о жене были совсем некстати, но они не исчезали и все больше тревожили его. «Интересно, что она сейчас делает? Наверно, сидит на веранде и пьет чай. Что же она может делать еще?..»

И вдруг жалость к этой одинокой женщине зашевелилась в нем.

Он нахмурился и, чтобы заглушить в себе это чувство, стал рыться в памяти, припоминая наиболее тяжкие обиды, какие ему нанесла жена. Обид было много. Раздоры начались давно, с того времени, когда на Ленинград упали первые немецкие бомбы. Она не хотела уезжать, но он почти силой увез ее в Пермь, а потом не раз говорил ей: «Вот видишь, как все хорошо выходит. Я получил ученую степень. Мои средства позволили тебе освободиться от неприятной работы врача, и ты теперь независимая женщина. Но что бы с нами стало, если бы мы тогда остались в Ленинграде? Я спрашиваю, что стало бы с нами?» — «Мы были бы людьми», — отвечала она, и такое утверждение Линевский всегда воспринимал как пощечину, хлопал дверью и уходил.