Дмитрий Остров - Перед лицом жизни

Тяжелой поступью продвигался он до шлагбаума, потом свернул в улицу, заставленную одноэтажными деревянными домами, и грозно остановился, увидев ребятишек, играющих в футбол.

Появление Якова Андреевича заметно снизило темп игры.

Судья Мишка Пономарь сразу же покинул поле и юркнул в свою калитку, забыв вынуть изо рта свисток.

Поредели и линии защиты. Только один вратарь, стоящий спиной к Якову Андреевичу, все еще не подозревал, какая гроза надвигалась на него, и важно расхаживал от одного колышка к другому, поправляя то перчатки, то наколенники.

— Это что же, опять стекла бить? — сказал Яков Андреевич, опуская свою тяжелую руку на плечо вратаря.

— Какие стекла, дядя Яша? Их бьет нападение, а я вратарь.

— Так, значит, ты тут ни при чем. Может, ты и старших уважаешь?

— Уважаю.

— А я тебе скажу — не уважаешь, врешь, все ты врешь. Ну-ка, покажи ногу. Откуда у тебя такая краснота?

— Сами знаете откуда, — холодно сказал мальчик и нахохлился, потому что Яков Андреевич легонько встряхнул его.

Он отпустил вратаря, и, как только закрыл за собой калитку, на улице вновь раздался судейский свисток Мишки Пономаря и послышались вопли нападающих и глухие, частые удары по мячу.

— Рука, рука, — донеслось до ушей Якова Андреевича, и по тому, как замерла улица, машинист понял, что судья назначил в чьи-то ворота одиннадцатиметровый штрафной удар.

С намыленной головой и мокрыми голыми плечами Яков Андреевич приоткрыл калитку и, проследив за трагическим моментом в игре, снова вернулся к рукомойнику, около которого стояла Пелагея Никитична с полотенцем в руках.

— Что-то ты нынче сердитый — наверно, подшипники спалил?

— Не выдумывай, — сказал он.

— Ну, значит, пережег угля.

Яков Андреевич фыркнул и отстранил от себя жену.

— Где Петька? — спросил он.

— Ушел, собрал все свои вещички и ушел. Видно, он на тебя обиделся за приемник. Ну, сломал какой-то винтик, ну и что? Ну и бог с ним. Я бы сама снесла твой ящик в починку.

Пелагея Никитична всхлипнула и затеребила передник, а Яков Андреевич, провожаемый ее скорбным, осуждающим взглядом, переступил порог горницы и сел за стол, не чувствуя ни прежней усталости, ни прежнего аппетита.

После завтрака он не лег отдыхать, нарушив таким образом свою долголетнюю привычку, а вышел во двор, где Пелагея Никитична поливала цветы.

— Срам-то какой! — сказала она. — Один внук, да и тот сбежал от деда. Эх ты, учитель!

— Заступников у него много, вот и сбежал. Погоди, из-за него деда еще в парткомиссию потянут. Оказывается, дед-то у него старорежимный.

— Суровый ты, вот я тебе что скажу, — заметила Пелагея Никитична. — Ты в Петькином возрасте колеса смазать не умел, а Петька уже чего-то изобретает. Послушай, Яков, ты же обещал взять его в поездку. Ведь у ребенка каникулы.

— Он мне тоже обещал хорошо учиться, а где это его учение?

— Так ведь учится. Нынче ребятам задают такие задачки, что и взрослые их решить не могут. Ну что за беда, если внук две тройки принес.

— Не в тройках дело, а в слове. Вспомни, как я воспитывал Василия. Ты думаешь, он стал бы секретарем райкома? А он секретарь. Значит, я воспитывал сына верно. Как-нибудь справлюсь и с внуком.

— Помягче надо, Яков, — сказала Пелагея Никитична. — Не ты один воспитывал Василия. Не ты один воспитываешь и внука.

— Но слово-то я должен держать. Я желаю ему добра. Ну, дед погорячился, пошумел маленько, так потерпи, а не хлопай дверью. А он что делает? Он прямо с пеленок показывает свой характер.

Яков Андреевич изумленно поднял брови и вздохнул, чувствуя, что ему больше не удастся разжечь в себе прежнего негодования.

Посмотрев на знойное небо, он вошел в садик, где уже отцвели вишни и яблони и стряхивали с себя белые лепестки, когда легкий порыв ветра касался верхушек деревьев.

Брошенная в кусты дощечка, выдернутая внуком из своей же грядки, так сильно поразила Якова Андреевича, словно перед его глазами внезапно закрыли семафор. Старик нагнулся и укрепил дощечку на прежнем месте.

«Взбунтовался, упрямец. От горшка три вершка, а уже принципы», — подумал Яков Андреевич и усмехнулся.

Он отыскал тень в самом конце садика и вновь погрузился в размышления, нарушаемые то цвиньканьем синиц, то гудением овода, то судейским свистком Мишки Пономаря.

Яков Андреевич погрозил пальцем в ту сторону, откуда доносились голоса ребят, и вынул из кармана письмо, которое он получил в дежурке.

— Ну, обличители, держитесь, — сказал он, — всем учиню допрос и выясню, кто из вас главный закоперщик. А может, это Петька?

Яков Андреевич посмотрел на письмо, припомнил почерк внука, но почерк был непохож, да и вряд ли Петька стал бы своей рукой писать такое письмо.

В конце концов он неплохой паренек. Правда, немного избалован матерью и бабкой и не по годам умен. Но разве можно сравнить его детство с тем, что пережил Яков Андреевич в Петькином возрасте, когда ему приходилось зимой, увязая босыми ногами в снежных сугробах, бегать по соседям и занимать у них то соли, то серников, то огуречного рассола, чтобы привести в сознание пьяного отца.

«Вот так мы росли», — с ужасом подумал Яков Андреевич, глядя на молоденькую яблоню прищуренными повлажневшими глазами.

Посидев еще минут пять, он заметил какие-то странные перемены в самом себе и повеселел, чувствуя, как крепнет в нем желание перечитать письмо, присланное ему уличными ребятишками.

— Что ж, посмотрим, кто из нас прав, кто виноват, — сказал старый машинист и водрузил на нос очки, которые он не надевал не только при посторонних, но даже в присутствии Пелагеи Никитичны.

С лукавой улыбкой приступил Яков Андреевич к чтению письма:

«Здравствуйте, дядя Яша!»

— Мое вам почтение, — сказал Яков Андреевич и закивал головой.

«Во-первых, мы сразу же вам заявляем: не ищите наших фамилий. Пусть наши инициалы остаются в секрете».

— Ну, пусть остаются, я и без них с вами справлюсь.

Свободной рукой Яков Андреевич смахнул с плеча кузнечика и вытащил из кармана железную банку с табаком. Но он не закурил. Он только сел поудобнее, словно готовясь к трудному перегону, и прищурился, потирая пальцами щетинистый подбородок.

«Дорогой дядя Яша! Двадцать второго мая мы прочитали о Вас в газете. Мы так и думали, что Вы новатор и борец, а также учитель для помощника и кочегара. Но, с другой стороны, и у нас, дядя Яша, есть свои газеты, например «Пионерская правда», и мы тоже можем написать туда, как Вы относитесь к молодым кадрам».

— Как же я отношусь? — спросил Яков Андреевич, переворачивая страничку.

«Вам хорошо известен Дом пионера и школьника по улице Свободы. Там Вы обещали, дядя Яша, рассказать нам про свои самые интересные поездки, и мы пригласили много чужих ребят, а Вы, наверно, забыли и не пришли».