Арне Гарборг - Мир

— Когда Иисусу было двенадцать лет, он сидел в храме среди книжников, — коротко отвечал Энок. — Не отвергай Господа — и тебе хватит сил; ты же знаешь — кто рано встаёт, тому Бог подаёт.

Часа два они работали молча. Потом явилась Марен, служанка, она тащила грабли и вилы, собираясь разгребать сено.

— «Доброе утро», — сказала невеста вечером! — пошутил Торкель.

— Ну да, — отвечала Марен, — я немного припозднилась сегодня, но вовсе не потому, что у меня была брачная ночь, нет!

Она была маленькой круглой жеманницей двадцати с небольшим лет.

— Да уж, так мы вам, девицам, и поверили! — Торкель покачал головой и подмигнул.

— Ой, как тебе не стыдно, Торкель! — отвечала Марен, по ней было заметно, что ей это льстило. — Не думай, будто я лягу с кем-нибудь в постель, прежде чем мы отправимся к пастору!

— Ха! Ха-ха! Давай, Марен, чувствуй себя как на танцах; нас тут четверо парней, и мы косим уже четыре часа, и я думаю, мы накосили достаточно, так что работы у тебя навалом. Смотри, не шуруй граблями где попало!

Солнце припекало, и роса давно сошла; тяжело и мучительно было косить здесь, на сухом пригорке. Пришлось вернуться в усадьбу, чтобы поменять косы.

— Да, в этом году многим придётся зимой голодать, это правда! — заявил Торкель.

— Если так… то мы это заслужили, — сказал Энок мрачно.

— Ага, если б это досталось тем, кто в самом деле того заслужил! Ха-ха, вот у ленсмана Осе покос такой распрекрасный, что не налюбуешься!

Энок промолчал. В самом деле, будь у него ещё немного земли и костяной муки… «Изыди прочь от меня, Сатана!»

А вокруг на лугах люди собирали свои нехитрые припасы и завтракали; Гуннар едва не плакал, глядя на них, — он был так голоден, что едва держался на ногах. Но на то Божья воля, полагал Энок, что нам следует принимать пищу четырежды в день, и мы не должны хватать со стола, когда нам захочется; вот и нынче они принялись за работу без всякого завтрака. Бог не позволит, чтобы мы испортили себе аппетит, покуда не пришло время обедать. Однако Каролус стащил из дома половину пирога; он спрятал его за оградой и съел, а потом явился как ни в чём не бывало, руки в карманах, как будто исполнял какое-то важное поручение.

Торкель принялся болтать; времени было много, нужно было как-то его заполнить. Разделавшись с ленсманом Осе, Торкель принялся за чиновников, этот высокопоставленный сброд, который жил нашими трудами, только и зная, что богатеть, жульничая так безбожно, что простой человек попал бы в тюрьму, если б отважился на такое. А священники, которые тоже хороши, несли вздор, будто бы этих мерзавцев сам Господь Бог назначил на должность; да уж, если б так, хе-хе! С 1814 года, когда великие мужи подняли бунт и отделились от нашего законного датского короля, за то, что тот иногда присматривал за ними и держал их в чёрном теле, — с тех пор у нас не было в стране законного правительства. Бог никогда не желал, чтобы мы оказались под шведом; но от шведского короля эти великие мужи получили известие о том, что они должны сами всем распоряжаться; и за это они продали страну шведам, так что это швед установил здесь такие порядки. А мы, простые людишки, уже не могли за себя постоять, ибо шведскому королю платили на день по сто тысяч далеров за то, чтобы он держал язык за зубами; и Стортингу давали не меньше с тем же условием; а если кто являлся в Стортинг жаловаться, то получал там ушат дерьма и кандалы в придачу. А стоило нам подняться и заявить о своих правах, как это было при Тране, Стортинг был первым, кто посылал на нас солдат и сажал нас в тюрьму. Хе-хе! Нет уж; с тех пор, как мы оказались под шведом…

Энок стоял и с горечью смотрел на Каролуса, который расположился на кочке и жевал зелёные ягоды. Неужели Бог опять обманул Энока, неужели этот цыганёнок не станет порядочным человеком? Слишком долго Энок спускал ему с рук, обращался с ним как можно мягче, думая, что перевоспитает его добром. Но в благодарность за это цыганёнок ленился всё больше и больше, и всё чаще делал то, что ему вздумается. А его отец ещё принялся судачить о том, чтобы парень получал жалованье. И стоило Эноку высказать недовольство по поводу Каролуса, папаша запросто мог ответить, мол, чего он хочет от парня, раз ничего ему не платит за работу…

— Смотри, Гуннар, солнечный зайчик схватит тебя! — прокричал Энок и посмотрел на Каролуса. Тот понял намёк.

— Вы должны меня извинить, — отвечал тот, — но я не отличаюсь крепким здоровьем; и когда я голоден, я делаюсь таким слабым и хилым, что не могу пошевелиться.

— Вот-вот! — застрекотал Торкель. — Никак, Каролус с прошлой недели ничего не ел?

— Вот Гуннар держится… — начал было Энок, но осёкся. Этот цыганёнок всегда находил, что ответить. Немного погодя Энок продолжил:

— Если ты хочешь получать жалованье, Каролус, то ты, пожалуй, того достоин. Ты уже такой большой и взрослый, и ты наверняка надеешься… и отец твой тоже, что… ты будешь порядочным человеком!

— Как мило, что вы упомянули моего отца. Меньше всего он надеется на то, что мне придётся голодать в усадьбе Хове! — Каролус раскраснелся; его глазёнки так и засверкали.

Энок молчал; лицо его посерело.

Опять Господь был против него. Каролус как был, так и остался цыганом.

Воскресенье.

Обитатели Хове спали чуть дольше обычного; они поднялись часов в шесть.

Энок не смел взглянуть на небо; вчера вечером он так усердно молился о том, чтобы пошёл дождь. Ныне же повсюду ясно и светло.

На всём бескрайнем небе лишь солнце, от горной цепи до моря — лёгкая и прозрачная синева. На юго-западе пара лёгких белых полос, словно перья, на небосводе. Густой туман над морем развеялся; лишь еле заметная дымка.

Последняя лёгкая полоса тумана поднялась от камышей в Хейаланде и растворилась в небесной синеве. Кругом по-утреннему свежо и прохладно, однако солнце начинает припекать. Над болотами резвятся стайки чибисов, сияя белизной и оглашая всё вокруг по-женски страстными криками. Жаворонок летит всё выше и выше, пока не исчезает в небе; там в вышине он летает и поёт.

Коровы уже пасутся. Овец тоже Энок в этом году выпустил в поле, ведь его младшие дочери уже такие большие, что могут за ними присмотреть. Вприпрыжку, блея и мыча, стадо устроило пляску на лугу. Коровы, телята, овцы и ягнята играют, бодают друг друга, скача и подпрыгивая; телята бегут за овцами, пугая их; молодые тёлочки полны страсти; колокольчики звенят и поют; всё живое радуется лету.

Каролусу выпало пасти в воскресенье; беспечный и долговязый, он бежит за стадом. В руке у него длинный посох, он прыгает и скачет, как телёнок. Он порывается спеть: