Тотырбек Джатиев - Мои седые кудри

— А придет время, товарищи, — продолжал Хатагов, — и мы прочтем в наших газетах имена героев.

Ответ Хатагова, может быть, и не полностью исчерпывал любознательность Макара, но сознание того, что и он, и его друзья причастны к этому подвигу, вполне его удовлетворяло.

— А можно у вас попросить газетку, — робко обратился Макар к комиссару, — мы тут ее с хлопцами почитаем.

— Почему же нельзя, — ответил Хатагов, — возьмите, она мне не нужна.

И он, протянув Макару газету, вышел с Плешковым из блиндажа. Как только стихли шаги Хатагова, партизаны обступили Макара.

— Ну, Макар, ты у нас и голова — цены тебе нету, — послышался чей-то голос.

— И до чего же хитер, каналья, — вторил ему Иван Золотухин, — без тебя просто хоть помирай.

— Только уговор, — слышался знакомый нам тенорок, — всем поровну, как при коммунизме.

— Никого не обижу, — с нескрываемым важничаньем говорил Макар, стараясь отрывать от газеты ровные кусочки на самокрутки.

Тем временем Хатагов послал Плешкова к коменданту базы Грищенко с особым заданием: подготовить специальный ужин.

Вечером в просторной штабной землянке за столом, накрытым скатертью из парашютного шелка, сидели командир бригады Николай Петрович Федоров, комиссар и командир группы Харитон Александрович Хатагов, начштаба бригады Дмитрий Федорович Чуприс, начспецотдела и Тимофей Васильевич Зверьков, которого друзья за его оборотистость прозвали гебитскомиссаром. Они сидели, так сказать, на своем «начальственном» месте. По обеим сторонам стола, сколоченного из березовых жердей, разместились гости — Мария Борисовна Осипова и Елена Григорьевна Мазаник, ее сестра Валентина Григорьевна Мазаник-Шуцкая, врач Александра Титовна Долмат и никогда не унывающие веселые радистки.

Тамадой, как всегда в торжественных случаях, был Харитон Хатагов. Он блестяще справлялся со своими обязанностями тамады — не давал ни на секунду скучать собравшимся, рассказывал анекдоты, сыпал прибаутками, произносил величальные тосты в честь каждого собравшегося — словом, его таланту мог позавидовать самый заправский тамада, проведший не одну сотню свадеб и пирушек за пышными столами в осетинских селениях.

Надо сказать, что стол был накрыт по-царски. В деревянных и черепичных чашках дымилась перловая каша с мясом, румянилась горка картофеля — знаменитой белорусской бульбы, в небольших котелках томились запеченные в сметане грибы. Были тут и белорусские драники, и свежие яблоки, и груши.

Над всеми этими яствами высилась запотевшая бутыль прозрачного, двойной очистки, самогона, раздобытого неведомо где Иваном Плешковым. Он эту бутыль водрузил на стол с таким важным и горделивым видом, будто привел в штаб плененного им фашистского генерала.

Гулом одобрения встретили его собравшиеся, а Хатагов наклонился к Федорову и шепнул на ухо так, что все услышали:

— У него свой винный погреб.

Федоров только рукой махнул: «Дескать, этот хоть из-под земли достанет».

За столом не было теперь только одного человека — Петра Трошкова, который ушел на боевое задание и до сих пор не вернулся. Решили начинать «поминки» без него, хотя он и участвовал в подготовке операции «Кубе».

— Прошу наполнить бокалы! — сказал тамада, налил себе в кружку самогон и встал. За ним встали другие, понимая, что будет провозглашен важный тост, иначе комиссар и не вставал бы. — Дорогие друзья, я даже затрудняюсь назвать наши веселые «поминки» по палачу фон Кубе шуткой. Взрыв партизанской мины под гаулейтером — это, конечно, огромной важности факт. Но это не самое главное, что сделали мы для победы. Придет время, и мы узнаем, друзья, еще более потрясающие дела наших партизан. И тогда каждый гражданин нашей великой страны поймет, в каких гигантских масштабах вела работу наша партия коммунистов по организации и развертыванию партизанской борьбы.

В блиндаже установилась такая тишина, что, казалось, люди затаили дыхание. Комиссар почувствовал, что говорит о самом важном, и продолжал:

— Что особенно ценно и дорого нам, людям, которых называют народными мстителями? А то, дорогие друзья, что в наших рядах сотни тысяч бойцов, среди которых представители всех национальностей — русские, белорусы, евреи, поляки, украинцы, болгары, чехи, словаки и югославы. Есть среди нас и лучшие сыновья немецкого народа. Такого интернационального братства по оружию история никогда раньше не знала. И вы чувствуете, какие результаты дает боевое, антифашистское содружество народов. Разгром немцев под Москвой, на Волге, на Кавказе и Курской дуге… Близится время освобождения Киева и Минска. Правда, дорогой ценой достается победа. Путь к ней обильно орошается кровью наших бесстрашных воинов. С нами нет сегодня многих наших боевых друзей — Якова Кузнецова, Василия Щербины… С прискорбием я должен вам сообщить, что, перелетая линию фронта, погиб замечательный командир и комиссар нашей бригады Дима Кеймах. Еще при его жизни нас называли «димовцами», так будет и впредь. Вечная слава героям! Вечная память нашим друзьям по оружию!

Хатагов склонил голову и по осетинскому обычаю пролил из стакана на хлеб несколько капель, а потом поднес стакан к губам. Все выпили молча в память погибших друзей.

— Прошу вас сесть, друзья! — проговорил Хатагов. Он дал возможность каждому собраться с мыслями, подумать о чем-то дорогом и близком.

— Теперь, друзья, я хотел бы, — продолжал тамада, — предоставить слово нашему храброму бойцу, славному партизану-разведчику Дмитрию Федоровичу Чупрису.

Чуприс быстро, по-военному встал, поднял свой стакан и сказал:

— Теперь, товарищи, выпьем за здоровье новых Героев Советского Союза!

Сидевшие за столом переглянулись. «Кого он имеет в виду?» — подумал каждый. Федоров понял, что к его тосту требуется дополнение, и добавил:

— Указа еще нет, товарищи, но я уверен, что он будет. Родина оценит отважный поступок тех, кто свершил приговор белорусского народа над фон Кубе.

— Где бы ни находились герои в эту минуту, — пробасил тамада, — пожелаем им доброго здоровья и кавказского долголетия. Слава героям!

Все снова встали и дружно провозгласили:

— Слава! Слава! Слава!

Осипова и Мазаник слегка зарумянились то ли от выпитого, то ли от сказанного командиром.

Когда тамада предложил снова «наполнить бокалы», послышался шум шагов и в блиндаж вошел Петр Трошков.

Запыленный, опоясанный пулеметной лентой, обвешанный гранатами, он с недоумением окинул усталым взглядом собравшихся, а потом, увидев Федорова, подошел к нему и четко проговорил:

— Товарищ командир! Разрешите доложить: задание выполнено.

Федоров встал и пожал ему руку. А Трошков продолжал: