Тотырбек Джатиев - Мои седые кудри

— Жив ты еще, кормилец наш? Света бы глаза его не видели. И пухом чтоб земля ему не стала!.. — проклинала она Алимурзу, который побоялся людей, убежал в горы.

День, когда мы покидали родной Ханикгом, я хорошо запомнила. Светило солнце, на склонах гор зеленела травка, и голубое-голубое небо стояло над ущельем, и птицы заливались так звонко, будто хотели своим пением развеять нашу печаль.

Арба с пожитками и детьми скрипела и дергалась на узкой каменистой дороге. Рядом бурлила река Фиагдон. Отец шагал впереди, держа под уздцы нашу добрую каурую лошадку. Мать шла сзади и все проливала слезы. Без конца спрашивала: «Куда мы едем, куда идем?» Но этого не знал даже мой отец Гаппо. Невесело отмахнулся: «Ах, куда глаза глядят». Мои глаза глядели в небо, искали дорогу назад, в наш аул. Жалко было расставаться с ним. Провожали нас всем аулом, по обычаю едой наделяли: кто лепешкой, кто сыром, кто даже куском вареного мяса. Хоть однажды наешься вдоволь. Вспомнился Тох, сын Алимурзы. Я бы ему тогда целую лепешку отдала. А он из-за кусочка всех рассорил.

Мы проезжали мимо двух величавых вершин. Слева высился Кариу-Хох, справа навис Тбау-Хох. Неужели я никогда их так близко не увижу? Отец говорит, что мы уезжаем далеко-далеко, откуда не увидишь эти чудо-горы. А мне кажется, что нет на свете такой дали, откуда бы не видны были вершины Кариу-Хох и Тбау-Хох. И еще кажется, что выше их нет гор на свете. Вон они какие, остриями небо подпирают. А что может быть выше неба, на котором держатся все звезды, луна и солнце. А ведь небо это на наших вершинах лежит. И на Казбеке с Эльбрусом — тоже. Едем мы в далекую даль. А там, наверное, не будет ни гор, ни легенд, ни чудо-сказок, ни золотого дедушкиного родника.

Отец остановил лошадь, не доезжая немного до той теснины, где сошлись-сомкнулись Кариу-Хох и Тбау-Хох. Сказал:

— Приготовь, жена, три пирога и рог: святому Дзивгису помолимся.

И оба они, повернувшись в сторону крепости, что была вырублена в огромной и высокой скале, начали креститься.

Потом мать подала отцу полный рог араки и три круглых пирога в деревянной тарелке. Стащил отец с головы мохнатую шапку, сунул ее под мышку, затем взял правой рукой рог, а левой пироги, как он это делал и дома. Молился долго, а мы стояли возле него и повторяли невпопад: «Оммен, хуцау!» Отец просил всех святых, особенно главного в нашем ущелье святого Дзивгисы дзуара, чтобы они ниспослали нам счастья и доброго пути. У меня уже подкашивались от усталости ноги. Наконец отец сказал:

— Табу! — и протянул мне рог, чтобы я пригубила.

Не девчоночье это занятие, по обычаю в семье пригубить из рога и откусить пирога должен младший из мужчин. Видно, отец решил, что его старшая дочка вполне сойдет за мужчину.

Хорошо тут было. Я смотрела на крепость в скале, что нависла над аулом Дзивгис, и все дивилась: какой великан построил все это? Как выкладывал он толстые каменные стены? Будто врастал в скалу. Как поднимал он непосильные глыбы? На такой высоте может сразу закружиться голова, а внизу — бездонная пропасть. Наверно, сошлись сюда самые большие богатыри… Отец рассказывал, что внутри крепости есть много тайных ходов, имеется выход под горой Кариу-Хох в соседнее Алагирское ущелье. Когда, бывало, нападали враги, люди укрывались в этой крепости, а воду брали из родника, который пробивает скалу. И еще рассказывал отец про то, как однажды алдары со своими стражниками явились силой брать поборы. Отбирали скот, все, что могли. Из одной сакли увезли девушку, другого богатства не оказалось. Кучи, отец девушки, в то время был на сенокосе в горах. Как узнал о беде, схватил ружье и засел в крепости на скале. Когда насильники проезжали узкий проход, обрушил на их головы камни и открыл стрельбу. Многих врагов побил тогда Кучи, но алдарская стража все же схватила его. Патроны кончились у несчастного. Решили стражники расправиться с холопом, сбросить его в пропасть. Потащили два стражника бедного Кучи на вершину Цуни. Гора эта облака подпирает, обрубленным боком к реке Фиагдону повернулась. Утесы внизу будто кинжалы натыканы. На вершине горы Кучи успокоился и к врагам своим обратился: «Страшно мне умирать с завязанными руками… Развяжите, сам вниз брошусь». Исполнили стражники предсмертную просьбу холопа, посмеялись над ним: не мог попросить чего-нибудь другого. Вцепился Кучи замертво в стражников и крикнул: «Одна у меня просьба перед богом: чтобы вас, кровопийцев, больше на тот свет спровадить!» И потащил за собой врагов в пропасть…

Страшно мне стало после этого рассказа. Так и казалось, что я вижу, как падает сверху бедный Кучи. Узкая дорожка вилась веревочкой по крутому склону Кариу-Хох, далеко внизу между острых скал сердито клокотал Фиагдон. Между теснинами над рекой лежала сорвавшаяся скала. И лесок уже вырос над ней. Самое жуткое место в ущелье, прозвано Кадаргаваном. По нему пролегает единственная дорога через Фиагдон. Зимой, когда дорога покрывалась наледью, тут и пешком-то непросто было пройти. А по ней везли дрова во все аулы Куртаткома, привозили с плоскогорья зерно, отправлялись в город на базар с сыром и шерстью, гнали скот. И нередко летели в пропасть быки с арбами, поскальзывались кони на льду и после ливней, не дай бог тут случайно встретиться кровникам! Не свернешь, не убежишь, только смерть рассудит, разминет врагов…

Правда, говорят, был здесь случай: сошлись два кровника. Один — на резвом коне, другой — на нагруженной арбе. Всадник заметил пожилого человека на арбе и узнал в нем горца, у которого он нечаянно убил брата. Не хотелось молодому с пожилым схватываться и убивать его. А разминуться им, кровникам, не взявшись за ружья или кинжалы, не позволял адат. Всадник посчитал эту встречу, когда один из кровников должен был погибнуть, волею господней. И свернул он коня с дороги, хлестнул его плетью и полетел в пропасть…

Вернулся в аул горец, созвал молодых джигитов и рассказал им о встрече со своим кровником. Потом наказал им:

— Оседлайте коней и мчитесь на Кадаргаван… Найдите джигита, привезите его домой и похороните с почестями. А там, где он смерть славную выбрал, поставьте ему памятник. Это был мужчина с совестью настоящего осетина. Я прощаю ему кровь своего брата…

И день, и два, и три искали джигиты труп. Но так и не нашли. Доехали они до равнинного селения Дзуарикау и поведали тамошным жителям историю о кровниках. Не удивились там, ответили:

— Жив человек. Чудом уцелел, поправляется. Если вы, кровники, простили ему, тогда мы покажем вам джигита.

И помирились кровники…

В долине Терека много разных сел — больших и малых. Бродили мы из села в село, искали приюта. И странно казалось, земли на равнине было невесть сколько, а мы нигде не могли поставить себе даже мазанку. Всюду земля чужая да чужая! Алдарская. Будто одни богатеи на свете живут. Хотя отец и говорил, что их не так много. Зато столько людей работали на них. Бездомного, бескровного «черного люда»… Алдары жили в больших, длинных домах, крыши из красной черепицы и блестящего железа. По имени одного такого богатея — Беслана Тулатова — даже селение назвали. Совсем как город, в нем и поезда останавливались. А бедняки-безземельники забивались в мазанки, и крыши над головой были камышовые, из кукурузных стеблей, а то и просто из соломы или сена. Нашлись среди здешних бедняков знакомые и даже родственники. Когда-то и они спустились с гор, и их погнала сюда нужда. Скитались, пока не сумели выкупить у алдаров клочок земли. Бедствовали страшно. Помочь нам родственники ничем не могли. Дадут ночлег, покормят чем бог послал — и все. У самих пусто. Отец жил надеждой — авось, говорил, и мы купим землю и поставим дом. Мать кивала и вздыхала: откуда взять денег, эти жадные алдары хотят за несколько саженей земли так много, что если даже всего себя заложить, рабом стать, и то не расплатишься. Отец не сдавался: