Кэтрин Хайд - Когда ты был старше

Он вздохнул. Вздохнул, когда я спросил его об этом. Так что не знаю, кем он был, тот пожарный, зато знаю, что он был влюблен.

Он окликнул еще одного пожарного — по имени Рикки. Спросил:

— Рикки, ты был там, когда девушка выбралась, так? Сильно ей досталось?

— Третья степень, — отозвался Рикки. Вытянул, показывая нам, ладони. Будто хотел, чтоб мы ими полюбовались. — Ладони и колени. Ничего, грозящего жизни.

Тогда, помню, я вздохнул. Может, я и до того дышал, но — не помню. Опять же, может, и не дышал.

— Вам лучше убрать машину, — сказал пожарный, который не Рикки.

— Где сейчас девушка?

— В Окружной больнице.

Согласен. Я уберу свою машину. Уберу ее к чертовой матери до самой Окружной больницы. И немедленно.

Я вскочил в автомобиль, врубил скорость и, завизжав шинами, рванул.

Не проехав и квартала, встал. Нога сама собою нажала на педаль тормоза, словно была независима от структуры мозга. Я прижался к обочине и перевел ручку на «стоянку».

Бену снилось, как горела пекарня.

И что это значит?

Не скажу, что мозги у меня хорошо соображали или что они у меня вообще работали. Только я сумел прийти к двум логичным выводам.

Первый — мой брат Бен — провидец. Он знает о том, чему суждено случиться, до того, как это произойдет. Вчера ночью он уснул в машине по пути домой и увидел вещий сон.

Второй — мой брат Бен был там, когда пекарню охватил огонь. И, будучи совсем не привычным к пьянству, вообразил себе, что видел это как нечто, не являвшееся действительностью. Как дурной сон.

Мой мозг, мои намерения пытались идти в обе стороны разом. Они стремились в больницу и обратно к Бену, болезненно сталкиваясь.

Я понятия не имел, что делать в первую очередь.

Потом решил: пожарные справились с огнем, а в больнице умеют хорошо лечить ожоги, зато полиции, видимо, пока работать не с чем. Мне нужно спросить Бена, кто это сделал. Вдруг не стало ничего важнее этого. Даже возможность увидеть Анат на пятнадцать минут раньше.

Я сделал широкий разворот, едва не попав под таран грузовика, который не удосужился заметить. И направился обратно к дому.

И — не медленно.

— Расскажи мне свой сон! — орал я. — Все! До единой мелочи!

Я держал Бена за ворот пижамы.

— Ну! — крутился он. — Ну! Пусти же! Ты меня пугаешь! Почему ты кричишь на меня?

— Рассказывай все, что помнишь!

— Я уже! Я все тебе рассказал!

— Кто был там с тобой? Расскажи мне, кто еще был там! Марк был там?

— Марк там был, да.

Я впопыхах подумал было оставить Бена в покое, отправиться к соседям и вытащить Марка из дома. Единственная проблема: я мог убить его. Буквально. Убить его.

— Кто еще? Еще кто-нибудь был там? Крис был?

— Может быть.

— Может быть? Какого черта значит это «может быть»?

— Это значит, что ты меня пугаешь! Пропусти меня! Меня тошнит!

Бен вырвался и побежал в туалет. Я стоял, неистово дрожа, будто в комнате Бена температура была ниже нуля, и вслушивался в жуткие звуки: брата рвало. Казалось, будто он и не собирался останавливаться.

Потом я пошел к телефону на кухне, вызвал справочную, и меня соединили с полицейским отделением Ниебурга.

Трубку взял Мичелевски, представился.

— Рассел Аммиано. Помните меня?

— Помню. Как раз собирался вам звонить. У ваших друзей скверное утро.

Я не обратил внимания, зачем он собирался звонить мне.

Это не имело смысла. Или у меня времени на это не было. Или, скорее, и то и другое.

— Я меня есть кое-какие сведения для вас. О пожаре. Вам надо поговорить с Марком Джесперсом. И с Крисом Керрикером.

— A-а, Марка Джесперса мы взяли в оборот, — сказал полицейский. — Он у нас, так уж случилось, сидит в кутузке. Среди ночи взяли его шатающимся посредине Коннер-авеню. Похоже, он разбил свою машину, врезавшись в фонарный столб в полутора кварталах от пекарни и дальше отправился пешком. Пустую канистру оставил на сиденье. Пьяные преступники — скверные преступники, я это всегда готов сказать. Так что с ним мы беседуем. Теперь нам надо переговорить с Беном. Вам надо доставить Бена сюда.

— И Криса Керрикера.

— С ним мы свяжемся. Вам надо доставить сюда Бена.

— Обязательно. Доставлю непременно. Мне только надо в больницу съездить…

— Нет. Я же говорю: прямо сейчас. Или мы приедем и заберем его.

— Я должен съездить навестить Анат. Должен узнать, как она.

— Мы к ней наведывались. Взяли у нее показания. Она пострадала, но с ней все будет хорошо. Может, не так хорошо, как прежде, но — нормально. Она может немного подождать встречи с вами. Она никуда не денется. А вот нам нельзя ждать встречи с Беном. Вам нужно его доставить сюда без промедления.

Я замер, заставляя себя дышать. Слова копа звучали как приказ. По сути, они звучали как приказ, повторенный несколько раз с постоянно возрастающей значимостью.

И, возможно, коп был прав. За Анат хорошо ухаживали. А следствие — дело важное. И Бен — свидетель. Он мог бы помочь.

— Хорошо. Прекрасно. Я загружу его в машину, и мы прибудем прямо к вам.

— Отлично, — сказал коп. — Никаких заездов. Никаких посещений. Ничего не надо передумывать. Ничего не надо. Я возлагаю на вас ответственность.

Я удивленно взглянул на телефон. Пытаясь вникнуть в подтекст, который вполне мог быть высказан и на чуждом языке.

— Ладно, — сказал я. — Пока.

Иногда у нас под рукой не оказывается иного варианта, как только не обращать внимания на то, чего мы не в силах понять.

Бена я увидел выходящим нетвердой походкой из ванной.

Вид у него был бледный и несчастный. Никогда не понимал, зачем людям специально делать с собой такое.

— Сколько же пришлось выпить?

— Всего одно пиво. Два.

— И все?! Два пива?

— И еще что-то, такое сладкое, но я не знаю, что это было.

— Мы едем в полицейский участок.

У Бена округлились глаза. Широко распахнулись, как на преувеличенной картинке уличного бродяги.

— Я не хочу ехать.

— Не имеет значения. Ты должен поехать.

— Зачем? — даже два коротеньких слога Бену удалось растянуть на длину, может, двенадцати.

— Затем, Бен, — парировал я, возможно, слишком резко. — Это не было сном. Пекарня действительно сгорела дотла.

Никогда мой брат Бен еще так сильно не напоминал мне оленя на автостраде, застывшего в свете фар машины. Глаза широко распахнуты, понимает, что вот-вот последует удар, очень испуган, но все ж не способен изменить ход событий. И ужас в том, что Бен часто напоминал мне оленя на шоссе. Постоянно, на самом деле. Но никогда еще так сильно, чем в тот раз.

Вдруг он развернулся и опять бросился в туалет, и его прямо до кишок выворачивало болезненно долго.

Я ждал.

По дороге в полицейский участок Бен ничего не говорил.

Ничего. Ни словечка.

Я был готов почти ко всему, что он мог бы сказать. Не был я готов только к молчанию.