Альфонсас Беляускас - Спокойные времена [Ramūs laikai]

— Ха-ха! — Эма засмеялась, да так громко, что сама растерялась и оглянулась: не слышит ли кто? — Ха! И что в нем такого особенного, в моем папане?

— Сама знаешь… И ты тоже, Эмка…

— Я? Нет, милая, ошибаешься. Это он мне должен завидовать… Он, слышишь? И, может, правда завидует… Такие выходки…

— Какие?

— Ну, мало ли!.. Неважно… Теперь уже неважно… — Эма вдруг нахмурила брови. «Нет, нет, нет, не скажу!.. Не сказала и не скажу! Никому!.. Нет!..» — Тебе, Дайвушка, теперь важно выйти замуж, а мне… жалкой неудачнице…

— Что ты, Эмка! Ты же у нас гений!

— Перестань! Я просто дерьмо. Скажешь тоже — гений! Видала ты их, гениев этих?..

Обе замолчали.

— Нет, нет! — Дайва тряхнула головой. — Вовсе нет.

— Ты о чем это?

— О том, что ты сказала…

— Насчет… замужества, что ли?

— Насчет тебя.

— Это правда… И главное — я это знаю.

— Но… Эмка…

— Что, детка?

— Ты никому-никому, ладно? Совсем-совсем никому!

— Чего это?

— О себе… то есть то, что ты сейчас сказала…

— Все это труха, Дайвушка.

Снова обе замолчали, думая каждая о своем. Дайва заговорила опить первой:

— Замуж, да?.. А кому я, Эма, такая…

— Какая же?

— Ну… без внешности… то есть… при нестандартной фигуре?

— Кто это тебе сказал? В Доме моделей?

— А ты откуда знаешь?

— Мало ли…

— Ага, там так и сказали: нестандартная фигура…

— Плюнь ты на это. Не в фигуре счастье… Может, для кого-нибудь ты мисс Вильнюс… если не мисс Европа… Да хотя бы для нашего Тедди…

— Тедди? — У Дайвы заблестели глазки.

— А что?

Дайва топнула ногой в импортном светло-зеленом чулке со спущенной петлей, то ли отшвыривая подальше пивную пробку, то ли просто для успокоения нервов.

— Вот сейчас ты глупость сморозила, Эмка, — вздохнула она, — Тедди! Он и думать не думает…

— А ты?

— И я, конечно! Что я могу думать? Да еще про Тедди? Чувак как чувак… и вообще… Если уж все начистоту, как близкому человеку, Эмка…

— Ну конечно, близкому…

— Тогда вот что…

— Так, так…

— Жить на что? Ну, если замуж?.. Ты — другое дело… родители… А сколько мой предок зарабатывает, ты знаешь? А жить на что?.. А если еще младенец… представляешь? Кто растить будет? У тебя мать есть… А у меня?.. Нет, Эмка, не могу! Это невозможно…

Со скрипом, скрежетом и стоном растворилась дверь — заветная калитка в рай, окованная железом дверь древнего студенческого кафе (их «кафешки»); высунулась всклокоченная голова уборщицы.

— Ишь ты! С самого утра?

Они не ответили и бочком прошмыгнули внутрь. Перво-наперво, разумеется, в туалет — покамест опрятный, чисто вымытый с раннего утра — и спешно запустили руки в сумки, зачиркали спичками; поплыл голубой дымок. Слабое утешение, а все-таки…

— Дайва, ты сегодня как? — Эма скорбно глянула на подружку.

— Пара су… нищенские гроши, Эмка…

— Ну хоть на кофе…

— На кофе есть. Даже на двойной!..

Когда, покурив, пригладив пальцами основательно спутанные волосы (Эма впопыхах не захватила расческу, у Дайвы ее никогда не имелось), с бодрым видом они вошли в зал, Чарли уже был там и, оседлав лавку, точно бревно в лесу, костяшками пальцев довольно энергично барабанил по краю длинного стола из сосновых досок. То ли разучивал какое-то музыкальное произведение, то ли выражал таким образом свое душевное состояние.

— Hallo, — я здеся! Леди, вы слышите — я тута! Совсем заждался.

— Правда? — Эма язвительно улыбнулась.

— Ей-бо! Чинарика не найдется, а? Сто лет не дымил.

— Потерпишь еще сто. И не базарь! Бандерша, вишь, шары выкатила… в два счета выметет…

— Ей-бо, дайте! Без затяжечки работа не идет.

— Работа? С каких пор?

— С таких!.. — Чарли с силой грохнул по столу, подпрыгнул кувшинчик с салфетками. — Предстоит лабать, девушки.

— Ну да? Нашел место?

— Завтра будем вкалывать. А поднатаскаться некогда… Договорились с братвой: жарим новые куски, — шик! Поты Танкист достал… Кое-что наш бас записал с кирпичей… Так что жарим во всю прыть. И рябчики делим.

— Все-таки ори поменьше, а? — поморщилась Эма, но без злости, и села рядышком; возле себя она пристроила, тяжело шлепнув, точно мешок камней, бог знает чем набитую сумку. — Что пьешь?

— Что поставите, леди… — Чарли прекратил барабанить по столу и театральным жестом раскинул руки по стене, свесив голову набок, — этакий оперный Иисус Христос; это у него здорово получалось… — Моя казна на этой неделе… пуста… А вот наш гиббон… Тедди…

— Почему это — гиббон? — возмутилась Дайва; она сидела на длинной лавке, подвернув под себя ноги в злосчастном чулке со спущенной петлей, и была явно не в духе; казалось, всем своим видом она показывала, что идет на скандал.

— И ваш любимый Танкист тоже сейчас подойдет…

— Чарли, перестань… — подняла палец Эма. — В конце концов, это наши друзья.

— Друзья?

— Чарли, не заводись!

— Хватит тебе, Эмка. А то будет кончерто грохот!

— Что, что? — сморщила носик Дайва. — Что насчет грохота?..

— Не понимаешь ты в музыке…

Он не успел договорить — в зал вошел Тедди, поднялся по темной крутой лестнице; он приветствовал компанию, воздев над головой обе руки, и пружинящим шагом приближался к столику; за ним, мешковатый и малость оробелый, плелся Танкист; карманы брюк подозрительно оттопыривались.

— Угощаю… — осклабился он, двумя руками одновременно выдирая из карманов по бутылке «одесского» портвейна.

Убрались живо, без лишних разговоров и шума — старушка уборщица даже удивилась — и вмиг (тут же рукой подать!) очутились в Саду молодежи; лавочки были пропитаны сыростью. Ночью, видимо, был дождь, туман и сейчас стлался над речкой, слева от которой, чуть не в поднебесье, как вечный страж или ангел-хранитель города, в легкой дымке высилась краснокирпичная замковая башня: где-то за рекой, за деревьями и холмами, был Эмин дом. Она так и подумала — и почему-то без раздражения: «Там мой дом», — когда Танкист, схватив с лавочки обе пустые бутылки (откупорил Тедди лихим ударом ладони), одну за другой швырнул их на противоположный берег; вместе с бряканьем сверкнул зеленоватый лучик…

— К Вирге! К Вирге! — завопила Дайва, у которой была страсть к перемене мест. — Тут недалеко! Недалеко! Я знаю!

— Все знаем, детка!.. — осадил ее Тедди. — Нашла чем хвалиться…

— А я и не хвалюсь!.. — Дайва оттопырила губу. — Я только говорю…

Идти было недалеко; Тедди небрежным жестом светского льва и завсегдатая этого дома толкнул массивную и необычайно скрипучую дверь — да так сильно, что та чуть не сорвалась с петель; кажется, проректор по хозчасти в этой хате был не из рачительных…

— Здесь ожидаю вас… — произнес Танкист тоном прокурора былых времен и притулился широченной спиной к шершавому тополиному стволу; его тусклый взгляд, быть может как некогда у Наполеона, лениво скользил по воздушным очертаниям костела святой Анны (хотя навряд ли Танкист мог знать, что Наполеон облюбовал себе этот костельчик); кажется, ему все надоело и он рад был вообще смыться. — Давайте в темпе…