Георгий Гулиа - Три повести

Дом деревянный, Стоит на высоких бетонных столбах, как цапля на тонких ножках. Летом его со всех сторон продувают ветры. Но зимой… Могу вообразить, как в нем неуютно зимой. На три комнаты единственный камин. Вспоминаются слова Бутбы. Он выразился следующим образом: «Зимой зубы стучат так, что потом их приходится на полу собирать». И он же привел меня сюда!

— В этом доме, — сказал Бутба, — живет хорошая вдовушка. Отсюда до школы два шага. Приглашаю жить в моем доме, но тогда вам придется спускаться с горы. А потом подниматься на нее. После работы.

Хозяйка моя по-русски говорит с трудом. Она поняла меня и согласилась, что в комнате размером в шестнадцать квадратных метров зимою и впрямь будет холодно. Но это, говорит, полезно для здоровья, и, чтобы успокоить меня, она показала мне гору одеял и матрасов, сложенных в гостиной. Да, в постели наверняка будет тепло…

Итак, первая ночь в горах.

Со странным ощущением улеглась я в постель. Начну с того, что это произошло в девять часов вечера, чего не случалось со мною очень давно. Объяснение простое — стемнело, и поэтому ничего не оставалось, как спать. Хозяйка легла еще раньше в маленькой, смежной с моею комнатке. Она долго охала и причитала. Ей под восемьдесят. Но выглядит она для своих лет неплохо. Годы, должно быть, как это ни странно, больше всего дают о себе знать в постели. Моя хозяйка, перед тем как уснуть, долго охала…

Вокруг нас, совсем недалеко, выли шакалы. Хрипло лаяли собаки.

Я изрядно утомилась за день: поездка на электричке, а затем тряска на грузовой машине, ожидание в районном отделе народного образования, и — снова машина. Но спать не очень хотелось. Вообще-то говоря, на новом месте всегда спится плохо. Непривычная обстановка действует на нервные центры возбуждающе. Здесь, вдобавок ко всему, отсутствовал электрический выключатель. Сознание того, что в случае бессонницы не смогу раскрыть книгу и прочитать десяток страниц, особенно удручало. Ну, и этот странный дом — единственный дом, который я увидела за день, не считая здания сельского Совета. Казалось, что меня просто бросили в гуще дикого леса. Я различала негромкие писки и шорохи, слышала какую-то возню на деревьях.

Я лежала с открытыми глазами в кромешной тьме. А в ушах звенели, словно живые, голоса университетских друзей. Казалось, еще вчера я переступила порог университета, а уже сегодня — где-то в горах, далеко-далеко от родных и родного города. Передо мной стояло заплаканное мамино лицо. Ясно видела папу, который успокаивал меня: дескать, он знаком с городом Сухуми и совсем не беспокоится за мою судьбу. Если бы он знал, как далеко я от Сухуми и от золотистого пляжа и пальм, которые так восхищали папу!

Я думала и о том, что буду делать завтра, что скажет директор и каков он. Не раз приходили на память слова шофера: в сердце огонь, а рядом холод. Что это значит?

За дощатой стеной, оклеенной старыми обоями, послышалось кряхтенье старухи. Она громко что-то проговорила по-абхазски, словно о чем-то умоляла. Потом все стихло…

Подумала о старости, и мне стало не по себе. Неужели и я когда-нибудь начну бормотать невнятное в ночи? Наверное. Старость есть старость, она никого не минует, если только, разумеется, суждено дожить до нее. По всему телу пробежали мурашки, когда вообразила себя морщинистой и дряблой.

Мы очень мало размышляем над грядущей старостью, говорила я себе, кутаясь в одеяло (было прохладно, что объяснялось полуторакилометровой высотой над уровнем моря). Если иногда переноситься мысленно лет на сорок вперед и воображать себя старым, не содрогаясь при этом и не падая духом, а по-хорошему, по-человечески задумываясь над тем, что неизбежно ждет нас, молодых и красивых, впереди, наверное, мы не станем хуже, а напротив — человеколюбивее, проще, чище. Но для того чтобы думать о таких вещах…

И тут я уснула.

Утром моя старушка пригласила меня к себе завтракать. Передо мной стояла тарелка с фасолью. В ней было столько перца, что я плакала. Вместо хлеба — мамалыга. В отличие от фасоли, в ней полностью отсутствовала соль. Я смешала ломтики мамалыги с фасолью. Получилось недурно.

Атиа Кутатовна сказала, что ко мне приходили из сельского Совета. Председатель интересовался, как я устроилась и не требуется ли какая-либо помощь.

— Ты балшой чалавэк, — убежденно проговорила старушка.

Я — и вдруг большой! Это было смешно.

Потом мы пили чай. Мне было сообщено, что чай и сахар аккуратно присылает сын, который тоже «балшой чалавэк» в городе.

Потом старушка проводила меня до ворот. Как могла, объяснила, где находится школа. Самое простое — идти вдоль речушки, а потом переправиться на другой бережок, и тут же на холме стоит неописуемой красоты дом… Так говорила старушка. И с восхищением повторяла:

— Каштан! Совсем каштан!

— Каштановый? Весь каштановый?

— Да, да, каштановый! Совсем!

Во дворе школы встретила хмурого, небритого мужчину. Ему было лет тридцать — тридцать пять. С презрением он смотрел на развалившиеся ворота. Увидев меня, сказал:

— Здравствуйте. Вы новая учительница?

— Да, это я.

— Поздравляю вас с прибытием в эту дыру, — проворчал мужчина, подавая словно нехотя руку. Выражение лица его было злое, неприветливое. — Вы окончили Ростовский университет? Знаю. Когда-нибудь слышали такое — Дубовая Роща? Нет? Пожалуйста, работайте. Только хочется предупредить: школа немногим лучше ненецкого чума. Вы бывали на Крайнем Севере?

Я ответила, что нет.

— Зимой лучше всего вести занятия в шубе, чтобы не замерзнуть.

— Разве здесь нет печей?

— Печи? Как же, имеются. — Директор наконец улыбнулся. — И дрова есть. Однако количества вырабатываемой всеми школьными печами тепловой энергии хватает только на то, чтобы согреть небольшую часть воздуха, который тут же улетучивается через щели.

— Проще всего заделать их, — посоветовала я.

— Спасибо! — ядовито воскликнул директор. — Это первое, что приходит каждому из нас в голову. Нет, заделать щели невозможно!

Я присмотрелась к зданию. Издали оно производило неплохое впечатление. Каштановые доски были того замечательного цвета, который характерен для этого благородного дерева. Я высказала свои мысли вслух.

— Да, — проворчал директор, пробуя, прочно ли держится столб, на который навешиваются ворота, — это старый каштановый шифоньер. Его не успели выбросить на барахолку.

Неопределенного цвета кепка покрывала его лохматую голову. Сорочка на нем была не первой свежести, туфли давно не чищены…

— Однако вы пессимист, — заметила я.

— Нет, — безразлично ответил он. — Я стою ближе к жизни. Только и всего. Скоро и вы станете ближе. Уверяю вас. Впрочем, не буду разочаровывать… Вы уже обрели кров?