Юрий Хазанов - Укол рапиры

— Не надо резолюций! — сказал Алексей Евгеньевич. — Надо работать. Всего хорошего…

Задвигались стулья, Шура испугался, что кто-нибудь заглянет в его закуток — неудобно получится, как будто в самом деле подслушивал. Никто, к счастью, не заглянул, дверь больше не запирали, и Шура спокойно переписал еще несколько стихотворений. Он любил стихи и сам чуть не с детства был не чужд этому жанру. Другими словами, уже давно пописывал.

«…Благодарю, мой дорогой! Благодарю! Для сегодняшнего знаменитого дня, ради юбилея, полагаю, можно и поцеловаться!..» (И Женька Ухватов расцеловался с учеником параллельного класса Валерой Котовым. Расцеловался, конечно, во имя искусства. В другое время ему на эту прыщавую физиономию и смотреть-то противно было.) «Очень, очень рад!.. — продолжал Женька. — Да, батенька, пятнадцать лет! Пятнадцать лет, не будь я Шипучин!..»

А через некоторое время появилась жена Шипучина — Нина, то есть Татьяна Алексеевна, и Шипучин с ней (так у Чехова) целых три раза целовался. И уж тут Женька отыгрывался за перенесенное раньше неудовольствие, а глядящий на это из-за кулис Шура испытывал танталовы муки, хотя и не сидел, как тот древний грек, по горло в воде; но заодно и облегчение — что это уже в самый последний раз. Хуже было, когда он присутствовал на репетициях.

Шуре не хотелось участвовать в спектакле: не чувствовал в себе актерских способностей, дара перевоплощения; но сумасшедший театрал Женька мертвого уговорит, а тут и Нина как-то сказала, почему он не приходит, и Шура согласился. Правда, роль досталась небольшая — член банка, и то разделили на двоих, но ем лучше, зато он выходит в финале, и его словами заканчивается вся пьеса.

Перед спектаклем гримировались, и Нина раскрасила немного щеки, веки, брови, губы, уголки глаз. Она бы покрасилась куда больше, но Стелла Максимовна, руководитель драмкружка, пресекла ее попытки, сказав, что у артистов есть такая поговорка: «Меньше грима, больше мима». Вот и следуй ей, пожалуйста.

И Нина со вздохом подчинилась.

Шура в отличие от Нины и от ее напарницы, старухи Мерчуткиной, очень плохо справлялся с гримом, и Стелла Максимовна пришла на помощь: подкрасила губы, подчернила брови, навела морщинки на Шурино несколько моложавое для члена кредитного банка лицо. После чего Шура взглянул в зеркало и остался доволен больше, чем всегда. В лице появилось нечто демоническое: брови нахмурены, глаза горят невозможным огнем, яркие губы подчеркивают белизну зубов. Особенно когда он улыбается так, словно приготовился чистить их. Эту улыбку Шура отрабатывал уже с прошлой весны, после того, как кто-то из девчонок, кажется Таня Скворцова, сказала, что у него красивые зубы.

Но вот в зеркале, куда он с таким удовольствием гляделся, появилось еще одно лицо. Шура увидел широковатый нос, серые глазищи, казавшиеся еще больше из-за темных разводов под ними, красные-прекрасные губы. Ох, какая красивая!.. Он никогда не видел Нину в зеркале, и все казалось ему необычным: и то, что Нинино лицо сзади, а он видит его целиком; и что глаза ее смотрят в зеркало, но получается совсем не в зеркало, а прямо ему в глаза: и от всего этого грима взгляд у нее стал совершенно взрослый… И непонятный…

— Красавчик мужчина, — произнесла Нина, и Шура внутренне поморщился и отодвинулся от зеркала.

— Молоток, ваше благородие, — сказал, проходя мимо, Женька, уже загримированный под Шипучина. — Скоро начинаем.

— Отойди от зеркала! — крикнул кто-то Шуре. — Никак не налюбуешься! Тебе одному, что ли, нужно?

Шура отошел, встал у дверей радиоузла, который сейчас превратили в гримуборную. Он стоял и глядел на Нину, такую взрослую и неузнаваемую, и думал, что прошло уже, наверно, целых десять дней, а он так и не дал ответа Сеньке или, вернее, его послу Деру… Ну и не надо никаких ответов! Глупо в конце концов… Он же никому не запрещает… А у Нинки тоже глаза есть… Пускай сама смотрит…

И в этот момент Нина действительно посмотрела на него, и что-то сдавило ему горло, он мучительно покраснел, хотя этого не видно было под гримом, но все-таки отвернулся, чтобы глаза не выдали.

Он вспомнил, что Стелла Максимовна пригласила всех артистов сегодня к себе домой после спектакля, сказала, такова театральная традиция: после премьеры обязательно дружеский ужин.

Спектакль близился к концу. Шура промямлил: «…В таком случае мы после… Мы лучше после…» И пошел занавес — под умелыми руками Котьки Астахова, осветителя и рабочего сцены; грянули аплодисменты. Артисты несколько раз выходили кланяться, взявшись за руки; Шуре хотелось, чтобы рядом с ним была Нина, но ее держал все время за руку Женька, и Шуре было неприятно. Мелькнула мысль поскорее дать утвердительный ответ Деру — и чтобы гора с плеч, больше никогда уже не беспокоиться из-за этого всего…

Когда артисты стирали с лица остатки былого успеха, Шура небрежно спросил Нину, собирается ли она к Стелле Максимовне на этот самый банкет. Он весь напрягся в ожидании ответа, заранее пытаясь решить, что и как скажет, если услышит «нет».

— А почему? — сказала Нина. — Разве ты не хочешь? Танчики, может, устроим, повеселимся, кто как умеет.

Шура сразу почувствовал облегчение, и не хотелось сейчас обращать внимание на то, что уже не раз замечал: Нина умеет отвечать как-то особенно невпопад, не теми словами, не с той интонацией, как будто песню поет на неправильный мотив…

К Стелле Максимовне пошли не все, но человек восемь набралось. У дверей Стелла Максимовна позвонила пять раз — четыре отрывистых, один длинный («точка-точка-точка-точка-тире», — произнес Котька Астахов, прежде чем полный, бледный мужчина открыл дверь).

— Здравствуй, Слон, — сказала Стелла Максимовна. — Вот это и есть моя труппа.

— Живая труппа, — заметил Витя Белкин, а тот, кого назвали Слоном, сразу пригласил из крошечной передней, где все стояли, как в переполненном тамбуре, в просторную комнату с нишей. Там он объяснил тем, кто еще не знал, что фамилия его Слонов, и разумеется, со школьных времен все называют его только «слоном». А как иначе? Гости подумали и согласились, что иначе действительно не назовешь.

— Имя свое я почти утратил, — сказал хозяин. — Ей-богу, даже иногда кажется, что обращаются к другому человеку. Так что вполне можете тоже называть меня «Слон», или «дядя Слон», если угодно. К тому же я больной Слон и почти никуда не выхожу. А потому особенно люблю гостей…

Шура вспомнил фразу, которую прочитал у одного, кажется, английского писателя: «минуты шли, как больные слоны…» И еще вспомнил, что давно не смотрел на Нину, и тотчас же восполнил этот пробел, и она ответила ему спокойным серьезным взглядом, который можно было истолковать на тысячу ладов.