Юрий Хазанов - Укол рапиры

— Ура! — опять закричали мы.

Всеволод Андреевич раскрыл журнал, и мы перешли к М. Ю. Лермонтову.

Всю жизнь он сидел на одной парте с Троновым. А недавно пересадили. Сказали, слишком много болтают. Это определила новая учительница по литературе.

Он встал и ответил:

— Зоя Петровна, мы говорим столько же, сколько раньше. Не больше, не меньше. Примерно двадцать слов за урок. То есть полслова в минуту.

— Наверно, у тебя блестящие математические способности, Данилов, — сказала Зоя Петровна. — Но для моего предмета они не имеют решающего значения. И перестань поясничать. Я говорю серьезно.

— А если серьезно, мы с ним очень старые друзья.

— Какое это имеет значение на моем уроке? У меня ты будешь сидеть… будешь сидеть с Карцевой!

— Не хочу я с ней!

— Ужасно ты мне нужен, — сказала Карцева. — Сплю и вижу.

— Я не спрашиваю твоего мнения, Данилов, — повысила голос Зоя Петровна. — Садись, или тебе придется оставить класс.

— Садись, Саня, — сказал Костя Бронников. — Такая уж наша доля.

— Разговоры! — крикнула Зоя Петровна. — Очень у вас языки распущены, как я погляжу. Посмотрим, как они будут работать во время ответов у доски.

— Иди! — сказал Тронов. — На географии наговоримся…

И Саня Данилов сел с Карцевой. Надо сказать, она такая тихая, просто страшно делается: смотрит все время в стол и знает только одно слово: «перестань».

— Ну и пожалуйста, — сказал Саня. — Сама еще попросишь, а я молчать буду, как Великий Немой. Знаешь, кого так называли?

— Перестань!

— Данилов! — крикнула Зоя Петровна.

Она уже рассказывала о Пушкине, говорила, что он родоначальник новой русской литературы, создатель русского литературного языка; что род его ведет начало с XIV века, от боярина Гаврилы Алексича…

Сане, в общем, нравилось, как она говорит, только очень уж часто перебивает сама себя, потому что решительно все замечает.

— Бронников, не подпирай голову, не отвалится!

— Булатова, нашла время прихорашиваться!

— Тронов, у тебя что, гвоздь в стуле?

— А если я сниму под столом ботинки, — прошептал Саня Карцевой в надежде, что та оценит его остроумие. — Интересно, она тоже заметит?

— Перестань!

— Данилов! — услышал он.

На перемене Саня заверил своих однокашников, что не намерен сидеть с Карцевой. Тем более, она молчит, как рыба подо льдом.

— В общем-то, это насилие над личностью, — задумчиво сказал Бронников.

— Надо пойти к директору и прямо сказать, — предложил Толя Долин по прозвищу Доля Толин. — И на учкоме поднять вопрос!

Никуда они не пошли, и Саня на уроках литературы продолжал сидеть с Карцевой и пытался выполнить свой «разговорный минимум» хотя бы в половинном размере. Но это никак не удавалось.

…— Вот брошу школу и уеду в Сибирь, — сказал он один раз. — Как мой дед сделал.

— Перестань! — сказала Карцева и, подумав, добавила: — Не уезжай.

— Нет, уеду, — пригрозил Саня.

Это он вспомнил, как подслушал однажды, что его дед рассказывал своим знакомым. Вернее, не подслушал, а слышал. Он уже лег спать в тот вечер, а в другой комнате, как всегда, разговаривали. Его кровать как раз у стенки; там еще висит большая карта Африки из магазина «Глобус» на Кузнецком мосту. Если приложить ухо к южно-африканскому городу Мататиеле, то очень хорошо слышно, о чем говорят за стеной. Потому что под африканским городом Мататиеле Саня пробил большую дыру. Почти насквозь. Когда спать не хочется, он всегда садится в кровати и прикладывает ухо к Мататиеле.

Вот что рассказал тогда дед.

Когда он учился еще в школе, то в старших классах дружил больше всего с тремя ребятами — с Мишкой, Петей и Женей. С Женей он и сейчас дружит, а Петю убили на фронте. С Мишкой же их пути разошлись. Вскоре после войны. Из-за чего? Из-за голоса… Деда тогда только демобилизовали, и он решил поступить в педагогический на вечерний, а днем работать. Но где? И он обратился к Мишке, к закадычному другу Мишке, которого в армию не взяли, и он закончил институт и работал теперь в редакции молодежной газеты…

«Вы бы слышали, как он со мной разговаривал! Прошло сорок лет, а его голос до сих пор у меня в ушах. И никаких вопросов, никаких воспоминаний… Словно не было пяти лет дружбы, войны!»

Из-за этой дружбы в свое время дед и уехал в Сибирь, на тобольскую рыбстанцию, лаборантом. Бросил школу… Потому что, когда перешли в десятый, их, четырех неразлучных, решили разъединить и направить в разные классы.

Но он просто не мог без них. Это не каприз какой-нибудь. Действительно не мог. Конечно, виделись на переменках, после уроков. Но в классе ему их не хватало, как воздуха. И он перестал ходить на уроки. А тут еще, ко всему, руку правую на катке повредил, писать трудно… В общем, договорился через учительницу литературы с начальником рыбстанции и уехал на Иртыш, в Тобольск…

Дед рассказывал долго, с подробностями, но Саня уже не слышал, потому что уснул.

… Зоя Петровна любила давать диктанты, и уж тут ее зоркости и наблюдательности позавидовал бы сам царь птиц. То и дело слышалось:

— Данилов, не верти головой!

— Долин, что ты потерял в тетради у соседа?

— Данилов, делаю второе замечание!..

А он не списывал. Он был совершенно убежден, что не списывает, просто сверяется с тетрадью соседки — так написано у Карцевой или не так. И почерк у нее очень хороший — приятно смотреть. Не то что у Тронова — не разберешь ничего. И потом он очень рассеянный, Саня Данилов. Наверное, в мать. С ним бывает, что напишет правильно какое-нибудь простое слово — «село», например, а через две строчки вполне может, «сило» написать, через «и».

Саня пытался объяснить все это Зое Петровне, но она никаких доводов слушать не хотела. И особенно ее задевало, что он не поддается, оспаривает, не хочет признать, что элементарно «сдирает».

— Еще спорит! — возмущалась она. — Ему доказательства, видите ли, нужны…

Очень много нервов тратила Зоя Петровна. И, как Сане казалось, не только по серьезным поводам. Ну такой уж характер у человека…

Однажды на перемене Толя Долин залез на подоконник — фрамугу закрыть — и протиснулся между рамами. Сказал, что он обезьяна в зимней клетке. А кто-то взял да запер окно. Доля там и остался.

Вошла Зоя Петровна, увидела обезьяну в зимней клетке — и такое было!

— Кто это сделал?! — кричала она. — Кто — я спрашиваю?!

— Не знаю, — ответил Доля, когда его освободили из «клетки».

Он, должно быть, и правда не видел: очень много народу было возле окна. Да и зачем ему?

— Кто?! — повторяла Зоя Петровна, словно от ответа на вопрос зависела чья-то судьба.

— Какая разница? — сказал Бронников. — Наверно, все.

— Не отвечай за всех! Так прямо все ухватились за одну задвижку?.. Видно, ты и сделал?